Когда пришла ему пора,он это сам спокойно понял,но, как всегда, себя он подняли, как всегда, сказал: «Пока…»Он вышел. Солнце било в окна.Стада мычали. Под горойдымилась утренняя Волга,и пахло рыбой и корой.Скворец осваивал жилье,а вся река – в деревьях тонущих.То ль забрела она в черемушник,то ли черемушник в нее!И полосой прозрачно-белою,неуловимы и легки,по Волге двигались вдоль берегачеремуховые лепестки…Он в лодку сел, поплыл. Вдалилетели к пойме журавли.Осклизло клацали уключины,и руки ладные, уклюжие,гребками волжскими гребли.Он с малолетства здесь волгарили в котелке с дымком варганилсвою рыбацкую уху.Он с Волгой просто жил, сурово.Он ей, не говоря ни слова,все говорил как на духу!Не знаменитый по фамилии,он не водил в морях флотилии,не совершал ни разу подвига,а просто он не делал подлого,и было помирать не страшно,вот, правда, только странно-странно.Поплыл гасить он свои бакены.Следил задумчиво за барками.Глядел на пашни и на мельницы,и слушал песни под гармонь,и, наклонившись, выпил медленноон Волги полную ладонь.И, больше ничего не делая,прилег он в лодке, не гребя, —и распахнул рубаху белую,как будто отворил себядеревьям, облакам и бабочкам,дыханьям птичьим и людским,покачивающимся бакенами дальним трубам заводским.Он так и умер, отворенный,спокойный, умиротворенный.Но хоть и срок его истек,старик, не сломленный годами,черемуховый лепесток,чуть-чуть привстав, поймал губами.1955, Куйбышев – 2014
Последний переулок
Действительно, Последний переулок,где в доме, отдающем кабаком,я умника играю перед дуройи становлюсь все больше дураком.Зачем поэтом быть – чтобы облапитьмещаночку на мощном сундуке?И я нелеп, как в модных туфлях лапоть,попавший в лапы к матушке-Москве.Здесь, в комнате рюмастой и трюмастой,поэзию постелью не спасти.Последний переулок. Дом тринадцать.И дальше уже некуда идти.1955–1975