Собрание сочинений. Том 2. Биография

Что сделал Тынянов? Прежде всего он понял, что ритм может быть и в книге прозы, но там он не задан. А в стихотворении ритм задан. Звуковая сторона задана, и эти соотношения особенно важны. Юрий работал трудно — корректором чужих книг. Ходил по лестнице. Он много работал над Кюхельбекером. Кюхельбекер был поэт: стихи его мельком читал… Толстой. [Толстой] говорил, что жалко, жалко человека: его не знают. Юрий собирался написать книгу… теоретическую. Он ее потом написал. И внезапно написал книгу беллетристическую — «Кюхля». Он принес ее в издательство. Там его любили. Но посмотрели печально и сказали: «Юрий Николаевич, вы не знаете, как трудна литературная работа. Ведь вас же никто не обижает у нас. Ну вот нельзя так взять и написать книгу». Я покойного Чуковского беспокойно не любил. И он меня не любил. Хотя мы были дружны. Но у него был один подвиг. Он посмотрел рукопись Тынянова и сказал: «Я пойду, устрою ее [в издательство]». А Тынянов сказал: «Как вы ее устроите, у меня денег нет». — «У вас деньги есть. Вы не понимаете, что написали». И он [Чуковский] пошел в такое маленькое общество КУБУЧ — в комитет по улучшению быта ученых, — который имел право издавать. Но никогда ничего не издавал. Но издал эту книгу, которая осталась навсегда[879]. И так Юрий Тынянов стал и теоретиком, и писателем. И вот вся проза Тынянова — это великая проза. Это, может быть, самая высокая русская историческая проза.

* * *

Я хочу, чтобы этот кусок был положен не на мой разговаривающий рот, а на колонну Исаакиевского собора, из которого вырван кусок, и виден молодой гранит — обновленной раной. Борис Михайлович Эйхенбаум жил на канале Грибоедова: там он [работал над] рукописями Пушкина, издавал Лермонтова. Там прошла жизнь. И там его застала война. У него умер зять, потом у него убили сына… под Сталинградом. Потом начался великий голод. Борис Михайлович, как и все, голодал. Он вышел, перешел через грибоедовский канал. [На] Михайловской площади, на улице Ракова был радиоцентр: пришел Борис Михайлович с трудом и начал разговор, который мне передала Ольга Берггольц. Он сказал так: «Я старый человек. У меня убит сын. У меня умер зять. У меня умирает родня. Я старый профессор. Я пришел сюда сказать, фашисты, что мы вас презираем, что выиграть войну пушками нельзя: это знал Толстой. И вы запомните, что вам говорит старый профессор: вы эту войну проиграете, потому что выиграть можно, только победив душу. А душу этого города, душу России вы не победите». Он писал работу о Толстом. Дописал. Потом был из Ленинграда такой лаз в мир через канал, который когда-то проложил Петр: [через него] Бориса Михайловича вывозили. Он привязал на шею портфель с рукописью о Толстом. Ехали-ехали, бомбили-вылезали, бомбили-прятались, потом опять ехали. Когда он выехал, то оказалось, что он потерял рукопись. Он поехал в Саратов. Он опять писал и дописал книгу о Толстом. Вот история профессора Бориса Михайловича Эйхенбаума.

А в литературном архиве нашли мое письмо, которое я писал Борису Михайловичу. Давно писал. Я читаю: «Шло время. Построили мы науку. Ученики у нас были, потом они нас забывали. Нас заносило песком. Потом были ученики учеников. Потом были и люди, которые с нами спорили. Мы не были правы во всем. Не во всем правы. Когда будут промывать библиотеки, найдут статьи, в которых с нами спорят, придут к нашим книгам, и лягут книги, и будут промывать [их], как золотоносный песок. И окажется, что в них есть искры золота. Они лягут блестками. Может быть, сольются вместе. И нам не будет стыдно перед великой русской литературой. Насколько я понимаю, делали не стыдно. Мы работали на нее».

ФИЛЬМ ВТОРОЙ

У нашего города течет Нева. И у Невы рот открыт на море. А на море бывает ветер. И нашу короткую Неву, великую и короткую, воздух моря раздувает водою, всплывают мосты — тогда они были деревянные — всплывают баржи, вода доходит до края набережных. Потом спокойно вливается языками в город, пробует его на вкус. Так было в 1924 году. К нам на Моховую улицу выбросило баржу с дровами, и она лежала, как потерянная вещь, возвышаясь над вторым этажом. Это было большое наводнение: такие наводнения уничтожают города. Только не Ленинград.

Таким наводнением талантов было — время революций. Собирались люди, приезжали, и оказывается, что у них открывался рот. Каждый человек по возможности своей гениален. Но он об этом не знает. Человек может пройти по канату, если бы не знал, что он может упасть. И революция — это освобождение человеческого таланта, человеческих возможностей.