Собрание сочинений. Том 2. Биография

В молодости он [Достоевский] был революционером, серьезным революционером. По тогдашнему времени он был фурьеристом: читал и думал он об этом много. Нет места в мире, нет университета, в котором бы не было двух или трех кафедр, посвященных [изучению] творчества Достоевского. Это самый читаемый писатель, самый переживаемый. Был такой небольшой человек Николай Страхов. Ходил он и к Толстому, и к Достоевскому, и не познакомил их, хотя они раз были в одном зале. И вот, Страхов много рассказывал про Достоевского, насплетничал Толстому, что Достоевский что-то сделал аморальное, и сказал: «там заминка есть в нем». А Толстой ему потом отписывал: «Вот вы читаете Достоевского, я читаю, и немцы читают, и всегда будут читать. Чем глубже взять, тем это обще́е». Достоевский — человек, открывший не только глубину души, но [и] глубину надежды человечества.

Об этом доме мне рассказывала Вера Фигнер[873]. Жил [здесь] Баранников, первомартовец[874]

, который здесь копал кругом: он был террорист. Он был против них, царя. Прописался он под фамилией Тюриков. А «тюриком» называется белый колпак, который надевают, когда расстреливают: старое слово. Был ли знаком Тюриков с Достоевским — не знаю. Но квартира была выбрана потому, что здесь был журнал «Дневник писателя», — и сюда ходили; труднее «шпикам» было выяснить, кто ходит. Когда… Достоевский умер за несколько дней до первого марта. Он томился. Он был человеком разнообразным. Он не верил в ту революцию, в которой участвовал. Достоевский писал, потом у него показалась кровь тут. Он лег здесь, пришла жена. Он сказал: «Прочти мне что-нибудь из Евангелия». Она открыла, начала читать, что Христос говорит: «Не задерживай меня». И он жене говорит: «Не задерживай меня. Здесь произойдет нечто ужасное». То страшное, что должно было произойти, — это мое мнение — это покушение на Александра II.

Федор Михайлович Достоевский очень много писал. Невозможно представить себе, — домовладелец говорил, что когда он вечером подходит, всегда одно освещенное окно: это Федор Михайлович пишет. Он писал днем и ночью. И вот этот человек, который так хорошо знал прошлое, так хорошо прожил начало жизни, так хорошо писал, так хорошо писал о будущем, — он был, конечно, пророком. Был как и Толстой… пророком. Толстой говорил: «Социальная революция — это не то, что может произойти. Нет. Это то, что не может не произойти».

И это понимал и Достоевский. А вот вы посмотрите так: там в разговоре Ивана Карамазова с чертом… там случайно рассказано, что в Сибири целовали в шутку топор и губы [от этого] примораживались. И черт спрашивает Ивана Карамазова: «А топор?» И Карамазов отвечает: «А топор, если он имеет достаточную космическую быстроту, будет вращаться вокруг Земли. И будут в дневнике издавать: восхождение топора в такое-то число, заход топора в такой-то час»[875]. Топор — тогда предполагали, что будет крестьянская революция — и топор был оружием крестьянской революции. И мир Достоевского был окружен этим топором, который летал над ним и восходил, как солнце, страшное солнце. Вот в «Одиссее» рассказывается, что в море было два камня, которые то сходились, то расходились, а Одиссею надо было [между ними] пройти. Он пустил голубя: камни сошлись, раздавили у голубя хвост и разошлись. Вот такие «камни», которые то сходились, то расходились, — это был Достоевский… и Толстой. И оба они жили мыслью о том, что так жить, как они живут, нельзя, что этот мир обречен. Как в Библии было написано, что рука писала: «Мани, факел, фарес!» Смерено, взвешено, кончено! И Достоевский, который жил в старом мире, видал другой мир: у него есть «Сон смешного человека» — это сон о будущей жизни, где есть счастье.

И вдруг Достоевский трудно читается. И Толстой трудно читается. А на гору, если легко идти, — тогда прогуливайтесь с палочкой. Только вы ничего не увидите. Искусство существует не для того, чтобы было легко, а для того, чтобы вам было трудно, чтобы вы поняли, что вы переживаете, что вы не пропустили ни нашей, ни будущей жизни. Ну вот, что можно сказать про Достоевского: читайте.

* * *