Собрание сочинений. Том 4

Был следователь тонкий меломан.По-своему он к душам подбирался.Он кости лишь по крайности ломал,обычно же —                    допрашивал под Брамса.Когда в его модерный кабинетвтолкнули их,                      то без вопросов грубыхон предложил «Дайкири» и конфет,а сам включил, как бы случайно, «Грундиг».И задышал проснувшийся прелюд,чистейший, как ребенок светлоглазый,нашедший неожиданный приютв батистовской тюрьме под Санта-Кларой.Их было двое.                      Мальчик лет семнадцати…Он быстро верить перестал Христуи деру дал из мирной семинарии,предпочитая револьвер —                                        кресту.Стоял он,               глядя мрачно, напроломно,с презрительно надменным холодком,и лоб его высокий

                            непокорногрозил колючим рыжим хохолком.И девочка…                  И тоже – лет семнадцати.Она —          из мира благочинных бонн,из мира нудных лекций по семантикебежала в мир гектографов и бомб.И отчужденно                       в платье белом-беломона стояла перед подлецом,и черный дым волос парил над бледным,голубовато-фресковым лицом.Но следователь ждал.                                  Он знал, что музыка,пуская в ход все волшебство свое,находит в душах щель —                                       пусть даже узкую!и властно проникает сквозь нее.А там она как полная владычица.Она в себе приносит целый мир.Плодами этот мир в ладони тычется,листвой шумит                        и птицами гремит.В нем отливают лунным плечи,

                                                 шеи,в нем пароходов огоньки горят.Он —        как самою жизнью искушенье.И люди жить хотят.                               И… говорят.И вдруг заметил следователь:                                              юношана девушку по-странному взглянул,как будто что-то понял он,                                          задумавшись,под музыку,                  под плеск ее и гул.Зашевелил губами он, забывшийся.Сдаваясь, вздрогнул хохолок на лбу.А следователь был готов записывать —и вдруг услышал тихое:                                     «Люблю…»И девушка,                 подняв глаза огромные,как будто не в тюрьме,                                   а на лугу,где пальмы,                  травы

                           и цветы багровые,приблизившись, ответила:                                         «Люблю…»Им Брамс помог!                          Им —                                   а не их врагам!И следователь,                       в ярости на Брамса,бил юношу кастетом по губам,стараясь вбить                       его «люблю»                                           обратно…Я думаю о вечном слове том.Его мы отвлеченно превозносим.Обожествляем,                        а при всем при томпорою слишком просто произносим.Я глубоко в себя его запрячу.Я буду помнить,                         строг,                                 неумолим,что вместе с ним                          идут на бой за правдуи, умирая,                побеждают с ним.

1962

«Мою поэзию…»

Мою поэзию                    две матери растили,баюкая           и молоком поя:и мать моя родимая —                                  Россия,и Куба —               мать приемная моя.Качаемый метелями суровыми,я буду вечно,                    легок и высок,кружиться над сибирскими сугробами,как фрамбойана алый лепесток.И над тобою,                    молодой,                                 светающей,зеленая кубинская земля,останусь я нетающей,                                 летающейснежинкою со станции Зима…1962

«Поэзия…»