– Ты рассуждаешь, как полутурок[336]
… Не хочешь ли ты сказать, что все эти три года я должен скакать при тебе, как казачок[337]?.. А Ключи?.. На неделе тамошний директорио напомнил про наш с ним уговор. Я обещался вернуться. А он к моему возвращению выставляет мне новый трактор. Зовёт. Приезжай, пишет. «Уезжал ты со старого, а вчера вот получили три новых. Один записан за тобой. Стоит ждёт…» Понимаешь, стоит ждёт меня! Доехало?– Всё это прекрасно. Классман! Но ты в некотором роде женат. Ты подумал про меня? И что, разве здесь не найдётся тебе какой завалящий тракторишко?
– Чики-пики! Да на что мне завалящий? Новенький ждёт! Но-вень-кий! Там я буду каждый день выходить на четвертной, а ты – завалящий… Кто от добра отпрыгивает? И потом, старики дома одни, здоровье подтоптанное. Хорош же я буду сынуля, если прикисну на чужой стороне. Не-е, – смотрит на часы у себя на руке. – Мне пора. А ты иди копи в бегунок автографы. Чтоб как штык была готова в дорогу. Да, чуть не забыл в суматохе… Бей телеграмму своим. Пускай потихоньку готовятся… Накроем поляну! В Ключах сыграем по-людски широкую свадьбу! Или мы нелюди?
15
Я к Визиреву.
Визирев вроде того и не против.
Грозной силы я не представляла, конечно, и особой нужды в бухгалтерах Верея не испытывала. Чувствую, Визирев хоть сейчас махнёт свою закорючку мне в бегунок.
– Только вот, – скребёт верхом ручки себе затылок, – что скажет-то наша глубокоуважаемая Мидия Сергеевна? – За глаза он на свой лад величал Лопачёву. – Она у меня правая финансовая рука. За ней тут последнее слово.
И под строгим секретом выпел такое…
Оказывается, когда я сошлась с Валерой, Лопачёва прибежала к Визиреву, закатила такой концертино! Не пущу и не пущу!..
Пену разбросала по стенам, по столам и гордо, с чувством свято исполненного долга удалилась.
– Вся беда в том, – продолжал смущённый Визирев, – Лопачёва – я её за язык не тянул, – как-то выронила, что влюблена в вас, как дурочка в первый раз.
Меня всю так и переклинило от этой новости:
– Я что-то этой любви не заметила… Каюсь…
– Влюблена всерьёз и надолго, – подтвердил Визирев. – Влюблена с первой минуты…
Припоминаются бесконечные лопачёвские уговаривания жить у неё, попреки, что вот-де на кресло-диван потратилась напрасно, купила особо для меня…
В самом деле, почему я таки не перешла к ней жить? Не хотелось превращаться в куклу, в домрабыню? Бывало, только сунешь к ней ногу за порожек – протри пол, выбей половики, слетай в магазин… Ноги, видите, у меня молодые, пробежистые… Очень мне нужен этот шараш-монтаж.
– Ей нравится, – продолжал Визирев, – ваша исполнительность, дисциплинированность, аккуратность во всём. Дело своё знаете. Не только на счётах хорошо ходите[338]
… Капризы свои не выставляете, хоть порой нагружают вас работой не по профилю… А баланс, баланс, позвольте, какой? Получается, ваша беда – вы слишком хороший работник и просто как человек ей нравитесь.– Но я могу и разонравиться, если дело за этим станет. Не выйду на работу раз, не выйду два, вы и проститесь со мной по статье.
– О нет, голубчик, прощания не будет долгих три года! Видите, штука какая… Не имеем права выгнать вас. Что ни выкамаривайте, а мы будем вас лишь довоспитывать. Терпеливо, настойчиво. Вы же молодой кадр, в течение целых трёх лет никакой не моги грубости относительно вас!
– Ну, допустим недопустимое. Осталась я с мужем. Где прикажете жить? Впятером на семи метрах? Это что? Тоже так положено молодому специалисту?
– Голу-убчик! По части жилья мы ж договорились. Потерпите ещё месячишко-другой – у вас двухкомнатная в кармане!
– Велика ж двухкомнатная – в кармане вмещается… Жить-то как в кармане?
– Я про ключ, разумеется, от двухкомнатной. Ну что гонять из пустого в порожнее?.. Я хоть сегодня подмахну бегунчик, увидь на нём лопачёвскую царапину. Вот так, голубчик, да…
С тяжёлым сердцем уходила я от Визирева.
"Ласковый, культурный ты, Визирев, – думала я. – Не зря в прошлом учитель пускай и черчения. Черчиль… Свиные извилины тебе покоя не дают…
16
Лопачёва была в кабинете одна.
Смеркалось.
Тускло вокруг пустели столы.
Вся бухгалтерская рать уже разбежалась. Дело к вечеру, к пяти, клонилось. Все ушли. У всех семьи. И минуты не просидят сверх.
Вечерами Лопачёва всегда задерживалась в конторе. Здесь вроде и люди ходят дольше, и голоса чьи-то перекликаются, и сторож в углу молча чадит своей табачной соской. Оно хоть и неприятно, но дымоеда Лопачёва не гнала из своего кабинета. Мужиком живым воняет, всё живым. Не то что дома голые стены, какие-то изобильные, в массивных пронафталиненных коврах, чистых и мёртвых.