Собрание стихотворений и поэм

Помню, под вечер в шубе овчинной на крыше Пел отец мне душевную песню свою. Нынче дочке моей все, что сызмальства слышал, Я, пусть голос мой хуже, с волненьем пою.

Я границу двух возрастов переступаю, Люди стали уже седину замечать, Но мальчишкой опять ощущаю себя я. Повстречав мою добрую старую мать.

Вновь хочу насладиться водой родниковой, Чтоб горянка, с плеча наклоняя кувшин, Напоила меня. О, как хочется снова Посидеть у огня средь знакомых теснин!

Как я скачки люблю! Все тревожусь: смогу ли Вновь, как прежде, лихого коня оседлать? Гром арбы, запряженной быками в ауле, Мне, бессонному, чудится ночью опять.

Помню кровлю, где летом сушили мы сено, Где счищали мы снег, налетевший зимой. И трубу нашу помню – над ней неизменно Дым кизячный струился, сквозной, голубой.

В саклях с осени вялится мясо, бывало, И развешаны туши бараньи кругом. Но с приходом весны их становится мало, Вкусный запах витает над нашим котлом.

Утром стадо чабан собирает в селенье, К дому гонит он вечером сытых коров. Вижу землю, то ждущую вспашки весенней, То в июньском цветенье альпийских лугов.

…Книгу жизни в горах не перо начертало, Кровь обильней чернил по страницам текла. О народ мой! Твои летописцы – кинжалы. Буквы – камни надгробные. Нет им числа.

Гром набегов мне слышится ночью доселе, Лязг аварских кинжалов и цокот копыт. Кони предков моих устремились в ущелье, Эхо давней борьбы в котловине кипит…

У иранского шаха в узорных палатах На земле андалайской решается спор. Снова слышу воинственный клич Сураката , Сквозь столетья летящий над высями гор.

Вижу пламя на площади старой хунзахской. Ждет Хочбара костер. Но, над смертью самой Насмехаясь, бросается в дикую пляску, Лихо крутит усы гидатлинский герой.

Вижу мужество юного Эльдарэлава . Яд приняв, он хватает кумуз и поет. Он последнюю песнь, умирая со славой, Посвящает тебе, непокорный народ.

В схватке правую руку теряет, но сразу Левой саблю подхватывает джигит. Сняли голову. Тело не рушится наземь. В нем бессмертная жажда возмездья бурлит.

В грудь вонзился кинжал. Воин глубже вбирает Злую сталь, чтоб к врагу дотянуться клинком. Узник связанный стены плечом прошибает, И ничто не удержит его под замком.

Вижу алые стяги средь белых утесов, Дым винтовочных выстрелов вижу вдали. Партизаны встают, вражью силу отбросив. Их в атаку ревкомы твои повели.

Вижу горных орлов, что свивают гнездовья На заоблачных склонах, в расселинах скал. На сынов твоих гордых взираю с любовью, Для себя я других образцов не искал.

Я их вижу, израненных, вижу усталых, Хромоногих, безруких, в дорожной пыли. Если спросите: «Что их в бою вдохновляло?» – Вам покажут лишь горсточку горской земли.

Если спросите: «Где укрепления ваши?» – Камни в узком ущелье покажут они. Я завидую мудрости их и бесстрашью, Мне и верность и твердая вера сродни.

Я их жизнью горжусь, я над смертью их плачу, И, навеки себе их примером избрав, Мой народ, я люблю твой характер горячий, Я люблю твой крутой, несгибаемый нрав!

3

Снова рана давнишняя, не заживая, Раздирает мне сердце и жалит огнем. …Был он дедовской сказкой. Я сызмальства знаю Все, что сложено в наших аулах о нем.

Был он сказкой, что тесно сплетается с былью. В детстве жадно внимал я преданьям живым, А над саклями тучи закатные плыли, Словно храброе войско, ведомое им.

Был он песнею гор. Эту песню, бывало, Пела мать. Я доселе забыть не могу, Как слеза, что в глазах ее чистых блистала, Становилась росой на вечернем лугу.

Старый воин в черкеске оглядывал саклю, Стоя в раме настенной. Левшою он был, Левой сильной рукой он придерживал саблю И оружие с правого боку носил.

Помню, седобородый, взирая с портрета, Братьев двух моих старших он в бой проводил. А сестра свои бусы сняла и браслеты, Чтобы танк его имени выстроен был.

И отец мой до смерти своей незадолго О герое поэму сложил… Но, увы, Был в ту пору Шамиль недостойно оболган, Стал безвинною жертвою темной молвы.

Может, если б не это внезапное горе, Жил бы дольше отец… Провинился и я: Я поверил всему, и в порочащем хоре Прозвучала поспешная песня моя.

Саблю предка, что четверть столетья в сраженьях Неустанно разила врагов наповал, Сбитый с толку, в мальчишеском стихотворенье Я оружьем изменника грубо назвал.

…Ночью шаг его тяжкий разносится гулко. Только свет погашу – он маячит в окне. То суровый защитник аула Ахулго, То старик из Гуниба, – он входит ко мне.

Говорит он: «В боях, на пожарищах дымных Много крови я пролил и мук перенес. Девятнадцать пылающих ран нанесли мне. Ты нанес мне двадцатую, молокосос.

Были раны кинжальные и пулевые, Но тобой причиненная – трижды больней, Ибо рану от горца я принял впервые. Нет обиды, что силой сравнилась бы с ней.

Газават мой, быть может, сегодня не нужен, Но когда-то он горы твои защищал. Видно, ныне мое устарело оружье, Но свободе служил этот острый кинжал.

Я сражался без устали, с горским упорством, Не до песен мне было и не до пиров. Я, случалось, плетьми избивал стихотворцев, Я бывал со сказителями суров.