Собрание стихотворений и поэм

Как люблю я твое уважение к старым, Умудренным, познавшим и битвы и труд! Видно, белоголовые горцы недаром, Окруженные внуками, долго живут.

А радушие – горца вторая натура! Ты и в бедности щедро умеешь принять. Кто посмеет взглянуть на приезжего хмуро, Кто посмеет в ночлеге ему отказать?

Путник, в наших аулах в любые ворота, Не стесняясь, в любую минуту стучи. Здесь не спросит хозяин: «Откуда ты, кто ты?» Просто скажет: «Входи!» – дверь откроет в ночи.

Он коня твоего отведет для начала Прямо к яслям, овсом обеспечит сполна. (Горец, пусть хоть неделю в пути голодал он, Есть не станет – накормит сперва скакуна.)

Бурку снимет хозяин: «Озяб ты, погрейся!» И пока ты не сядешь, не сядет и он. Дым над саклей клубится, огонь разгорелся – В доме действует гостеприимства закон.

У хозяйки в ладонях работает сито, Чесноком и бараниной пахнет кругом. Первый тост за тебя, что полночным визитом Осчастливил нежданно хозяев и дом.

Спать ты будешь на лучшей тахте. А едва лишь Пожелаешь чего – с полуслова поймут. Опрометчиво что-нибудь в доме похвалишь, И немедля подарок тебе поднесут.

Всем аулом проводят желанного гостя. Есть присловье на родине милой моей: «Пусть сломает свои нечестивые кости Тот, кто хмуро и скупо встречает гостей».

Для приезжих квартира моя городская, Словно сакля, радушно открыта всегда. Я старинный обычай отцов уважаю – С гостем крепче вино и вкуснее еда.

Разве путник забудет то место, откуда Начал странствие, двор, где седлал он коня? Вечный путник, я тоже вовек не забуду Дом родной, снарядивший в дорогу меня.

Как смогу я прийти на отцову могилу, Если память живая погаснет, замрет? Как взгляну я в глаза моей матери милой, Если я позабуду тебя, мой народ?

Что отвечу любимой дочурке Зареме, Если спросит об этом, когда подрастет? Нет, бессильны разлука, пространство и время – Мне тебя никогда не забыть, мой народ.

Все в тебе: и Махача геройская участь, И шутливость Молла Насреддина в тебе. И Марин легендарной живая певучесть, – Все сплелось воедино в народной судьбе.

Пусть войдет в мою песню и смех Цадаса, И негаснущий пламень любовный Махмуда, Старых нартских сказаний словесное чудо, Камалила Башира живая краса.

Я хочу, чтобы в каждую строчку вошло Все, что сердцу открытому дорого стало: Взмахи крыльев орлиных и солнца тепло, Нежность горных фиалок и точность кинжала.

И не будет конца этой песне, я знаю, Я умру, оборвав на полслове ее. Так отец мой вручил ее мне, умирая, Так другим передам я наследство свое.

Я в огромном долгу пред тобой неизменно, Я с волненьем сажусь за работу опять, Чтоб тебе о других рассказать вдохновенно И, конечно, другим о тебе рассказать.

За окошком рассветные трели пернатых, Блики горного солнца врываются в дом. Мой земляк, отказался вчера от вина ты. Вот бокалы – давай их сейчас разопьем.

Недостойную сплетню, как тучу ночную, Пронизала луча золотистая нить. Все, что ты рассказал, опровергнуть хочу я. Все, что сказано мною, хочу утвердить.

Присягаю на верность отцовскому краю, Снова песню мою устремляю в полет. Я тобою дышу, я тебе присягаю, О мой малый народ, мой великий народ!

1956

Весточка из аула

1

Немало в жизни писем разных Мне почтой было вручено – И деловых, и в меру праздных, Порой написанных умно.

В тех – похвалы, в других – упреки, А в третьих – боль и горечь слез. В четвертых – строки как уроки, А в пятых – перечень угроз.

Я не чурался писем злобных И с гордостью, не раз на дню, Их изучал, предать способных Меня опале, как огню.

Но сколь таких ни прибывало, Я больше получал других, Дышалось мне легко, бывало, От писем, сердцу дорогих.

Печать столичная ль на марке Или аульская печать, Прощал я почерк, слог, помарки, Коль было что в письме читать.

Порой на марке – то не странно – В орла, в слона иль в короля Впечатывались иностранных Почтовых ведомств штемпеля.

От писем всяк из нас зависим, Читают их в один присест. В стихах и в прозе стаи писем Я получал из разных мест.

От пылких мальчиков счастливых, Лишь оперившихся едва, От стариков неторопливых, Чья поседела голова.

От тех, кто хлебу знает цену, Кому весна твердит: паши! И от людей, избравших сцену Во имя хлеба для души.

Я стихотворцев, в меру вещих, За письма их благодарил. Хранил подолгу письма женщин, Которых я боготворил.

Шли письма разные, как годы, И каждое с собой несло То холод ранней непогоды, То весен раннее тепло.

Собрать бы вместе их, а после, В свою же собственную честь, С улыбкой поздней, с грустью поздней, Открыть, как повесть, и прочесть.

Прошли б событий вереницы, Людские лица, имена, Но гибли повести страницы, И в том была моя вина.

В камин бросал иные письма, Раскрыв над пламенем ладонь, Так уходящий август листья Швыряет в осень, как в огонь.

Другие рвал, как и теперь, я Без ощущения греха. Белели клочья их, как перья Ощипанного петуха.

Не слабости душевной признак, Когда случалось, что в тоске Жалел я о погибших письмах, Как степь о высохшей реке.

Ах, письма, письма! Среди прочих Есть и такие, видит бог, Что не порвешь, – причем тут почерк? – Что не сожжешь – при чем туг слог?