Содом и Гоморра

Какая-то незнакомая девушка села за рояль, и Андре пригласила Альбертину на тур вальса. Я был счастлив, что останусь в этом маленьком казино с девушками, и обратил внимание Котара на то, как прекрасно они танцуют. Но он с его дурным воспитанием не обратил внимания, что я знаком с этими девушками, хоть и видел наверняка, как я с ними здороваюсь; он ответил мне с профессиональной медицинской точки зрения: «Да, но их родители напрасно разрешают дочерям привыкать к подобным вещам. Уж я бы своим не позволил сюда приходить. Они хотя бы хорошенькие? Не могу рассмотреть. Нет, вы поглядите, – добавил он, указывая мне на Альбертину и Андре, которые медленно вальсировали, прижавшись друг к другу, – я забыл лорнет и плохо вижу, но они наверняка испытывают острое чувственное наслаждение. Мало кто знает, что у женщин самое чувствительное место – это грудь. И видите, их груди тесно прижаты друг к другу». В самом деле, Андре и Альбертина припали друг к другу, не отстраняясь ни на миг. Не знаю, услыхали они или угадали то, о чем вслух размышлял Котар, но, продолжая вальсировать, они слегка отстранились друг от друга. Андре что-то сказала Альбертине, и та засмеялась тем же проникновенным и глубоким смехом, который я уже недавно слышал. Но теперь волнение, которое вызвал у меня этот смех, причинило мне только боль; казалось, Альбертина смеется, потому что дает подруге почувствовать некий тайный и сладострастный трепет. Ее смех звучал, как первые или последние аккорды неведомого праздника. Я ушел вместе с Котаром, рассеянно поддерживая с ним разговор, но все время мысленно возвращался к сцене, которую только что видел. Не то чтобы разговор с Котаром меня не интересовал. В его словах даже появилась язвительность, когда мы заметили доктора Бульбона, который, впрочем, нас не видел. Он ненадолго приехал пожить на другой стороне Бальбекского залива; там его часто приглашали на консультации. А Котар, хотя и объявлял, что не занимается медициной на каникулах, надеялся приобрести на этом побережье влиятельных пациентов, и Бульбон ему был в этом помехой. Разумеется, бальбекский врач не мог всерьез помешать Котару. Просто он был очень добросовестный, знал все на свете и стоило при нем заговорить о малейшем зуде, как он сразу сообщал вам в мельчайших деталях сложный состав мази или микстуры, полезной в этом случае. Как говорила на своем прекрасном наречии Мари Жинест, он умел «заговаривать» раны и язвы. Но известным он не был. Котару он как-то причинил небольшую неприятность. С тех пор как Котар захотел перейти со своей кафедры на кафедру терапии, он специализировался на интоксикациях. Интоксикации были рискованным новшеством в области медицины: из-за них аптекари изготовляли новые этикетки, на которых было сказано, что данное средство совсем не токсично, в отличие от других таких же снадобий, иной раз даже излечивает отравления. Такая реклама в моде в наше время; теперь едва ли сохранится в самом низу этикетки неразборчивым шрифтом, словно слабый след предыдущей моды, заверение в том, что данное снадобье было тщательно обезврежено. А еще польза интоксикаций состоит в том, что они успокаивают больного, который с радостью узнает, что его паралич – всего-навсего недомогание от интоксикации. Как-то раз в Бальбек на несколько дней приехал некий великий князь; он пригласил Котара, потому что у него сильно распух глаз, и доктор в обмен на несколько стофранковых купюр (ради меньшей суммы профессор не беспокоился) объявил, что причина воспаления – интоксикация, и предписал средства против интоксикации. Опухоль не спадала, великий князь, за неимением лучшего, обратился к обычному бальбекскому врачу, и тот за пять минут извлек из глаза соринку. На другой день опухоль спала. Однако более опасным соперником был специалист по нервным болезням. Это был краснолицый весельчак – во-первых, потому что общение с нервными болезнями не мешало ему быть здоровяком, а кроме того, он, здороваясь и прощаясь, успокаивал пациентов своим зычным смехом, даром что позже как ни в чем не бывало помогал своими могучими руками натягивать на них смирительные рубашки. Тем не менее, когда в свете люди говорили с ним о политике или литературе, он слушал с вниманием и благожелательностью, с явным интересом к предмету беседы, однако не спешил сразу объявлять свое мнение, точь-в-точь как во время осмотра больных. Но в конце концов, при всех своих талантах, он как-никак был специалистом. Так что вся ярость Котара была обращена на Бульбона. Я расстался с доктором, пообещав ему вскоре проведать его друзей Вердюренов, и поехал домой.

От того, что он сказал об Андре и Альбертине, на душе у меня было тяжело, но самые ужасные терзания я почувствовал позже, как бывает при отравлениях, которые начинают сказываться спустя некоторое время.