«Она пригласила вас на обед, – сурово сказал мне председатель, когда экипаж отъехал и я с моими приятельницами вернулся в дом. – Мы с ней в натянутых отношениях. Ей кажется, что я ею пренебрегаю. Господи, да я человек уживчивый. Когда во мне нуждаются, я всегда на месте и готов ответить „здесь“. Но они захотели меня подчинить. А уж этого, – произнес он с хитрым видом, поднимая палец, будто собирался не то установить различие, не то выдвинуть довод, – этого я не позволю. Это уже покушение на мою каникулярную свободу. Мне пришлось сказать „стоп“. Судя по всему, вы с ней в добрых отношениях. Когда вам будет столько лет, сколько мне сейчас, вы поймете, что светское общество – это не бог весть что, и пожалеете, что придавали такое значение всем этим пустякам. Что ж, пойду-ка я пройдусь перед ужином. Прощайте, дети мои», – крикнул он всем нам, словно уже отошел шагов на пятьдесят.
Я распрощался с Розмондой и Жизелью, и они с удивлением посмотрели на Альбертину, которая не двинулась с места. «Ну же, Альбертина, иди скорей, ты знаешь, который час?» – «Идите сами, – повелительным тоном отозвалась она. – Мне надо с ним поговорить», – добавила она, покорно кивнув в мою сторону. Розмонда и Жизель смотрели на меня с небывалым почтением. Я наслаждался чувством, что пускай на одну минуту, причем на глазах у Розмонды и Жизели, но все же оказался для Альбертины важнее, чем возвращение домой вовремя и чем подруги, и что между нами даже могут существовать важные секреты, в которые этих подруг нельзя посвятить. «Мы увидимся сегодня вечером?» – «Не знаю, это зависит от него. Завтра точно увидимся». – «Поднимемся ко мне в номер», – сказал я, когда подруги отошли. Мы зашли в лифт; при лифтере мы хранили молчание. Лифтерам приходится прибегать к личному наблюдению и дедукции, чтобы узнать о мелких делах постояльцев, этих странных людей, которые между собой беседуют, а с ними не говорят; поэтому у «служащих» (так у лифтера называется прислуга) развивается более изощренная проницательность, чем у «начальства». По мере того как возрастает или уменьшается потребность в разных органах, эти органы или становятся более сильными или ловкими, или атрофируются. С тех пор как появились железные дороги, необходимость успеть к поезду приучила нас считать минуты, а древние римляне, у которых не только астрономия была более приблизительной, но и жизнь не такой торопливой, было самое смутное представление не только о минутах, но и об определенных часах. Таким образом лифтер сумел понять и собирался рассказать товарищам, что мы с Альбертиной были чем-то озабочены. Но он болтал с нами без умолку, потому что был лишен такта. И все же я заметил, что на его лице вместо обычного дружелюбия и радостной готовности прокатить меня на своем лифте отразились крайняя унылость и тревога. Я не знал, что его гнетет, и, хотя мои мысли были заняты Альбертиной, я, чтобы как-то его отвлечь, объяснил ему, что даму, которая только что уехала, зовут маркиза де Камбремер, а не Камамбер. В это время мы проезжали этаж, на котором я заметил кошмарную горничную с подушкой в руках; она почтительно поклонилась, надеясь, что, уезжая, я оставлю ей чаевые. Мне хотелось узнать, не та ли это горничная, которую я так пылко желал в вечер моего первого приезда в Бальбек, но утверждать это с уверенностью я никак не мог[172]
. С искренностью большинства лжесвидетелей, но никак не отрешаясь от своего уныния, лифтер заверил меня, что маркиза велела объявить ее именно под именем Камамбер. И правду говоря, было вполне естественно, что ему послышалось слово, которое он уже знал. Потом, подобно многим и далеко не только лифтерам, имея о знати и природе имен более чем смутное представление, он предположил, что имя Камамбер вполне правдоподобно, ведь этот сыр широко известен, так что не приходится удивляться, что его громкая слава принесла кому-то титул и владения маркиза, а может, наоборот: титул знаменитого маркиза дал название сыру. Тем не менее, он видел, что я не собираюсь признавать свою ошибку, и понимал, что господам нравится, когда слуги повинуются их самым ничтожным капризам и соглашаются с их самой очевидной ложью, а потому, как образцовый слуга, пообещал мне отныне говорить «Камбремер». Правда, ни один лавочник в городе и ни один крестьянин в округе, где имя Камбремеров было хорошо известно, никогда бы не совершили такую ошибку. Но служащие Гранд-отеля «Бальбек» были не местные. Вместе со всем оборудованием их присылали прямиком из Биаррица, Ниццы и Монте-Карло; часть их направляли в Дувиль, другую в Динар, а третью приберегали для Бальбека.