Содом и Гоморра

Впрочем, такие дни выпадали нечасто. Как когда-то, мы всей компанией – Альбертина с подругами и я – устраивали пикник на скале или на ферме Марии-Антуанетты. Но иногда Альбертина меня осчастливливала. Она говорила: «Сегодня я хочу немного побыть с вами наедине, приятнее же будет повидаться только вдвоем». Тогда она говорила, что у нее дела, а впрочем, она никому не обязана отчитываться, и, чтобы другие нас не заметили, если все-таки отправятся без нас гулять и лакомиться, мы, словно любовники, отправлялись совсем одни в Багатель или в Ла Круа д’Элан, а компании нашей и в голову не приходило нас там искать; они никогда туда не ходили и до бесконечности сидели на ферме Марии-Антуанетты, надеясь на наше появление. Помню, какая тогда стояла жара; на ферме со лба у кого-нибудь из парней, работавших на солнце, срывались капли пота и падали вертикально, ритмично, через равные промежутки, как капли воды из бака; они чередовались с падением спелого плода, срывавшегося с дерева на соседнем участке, огороженном забором; эти дни, вместе с тайной женщины, прячущейся от постороннего взгляда, остались для меня самой существенной частью каждой любви. Когда мне рассказывают о женщине, о которой я бы ни на секунду не задумался, я отменяю все встречи на неделе, чтобы с ней познакомиться, если на этой неделе стоит такая же жара и встретиться с этой женщиной мне предстоит на отдаленной ферме. И пускай мне известно, что такая погода и такие свидания не имеют к ней отношения, это приманка, к тому же прекрасно мне знакомая, но я каждый раз на нее клюю и попадаюсь на крючок. Знаю, что в холодную погоду, в городе, я бы мог ее возжелать, но без всякого романтического чувства, без влюбленности; а если уж любовь благодаря стечению обстоятельств накинула на меня свои цепи, она от этого не становится слабее, – но в ней больше меланхолии, пропитывающей обыкновенно наши чувства к людям, когда мы постепенно начинаем чувствовать, что мы все меньше и меньше им нужны и что новая любовь не продлится долго, как бы нам того ни хотелось, что она утекает, так же как наша жизнь, и будет для нас последней.

В Бальбеке было еще мало народу, мало девушек. Иногда я видел, как та или другая из них останавливается на пляже, ничем не примечательная, а между тем множество совпадений подтверждает, что она та самая, к которой мне хотелось подойти, когда она с подругами выходила из манежа или из гимнастической школы, но, к моему отчаянию, тогда это было невозможно. Если это была в самом деле она (а с Альбертиной я остерегался о ней заговаривать), значит той девушки, которая показалась мне упоительной, не существовало. Но я не мог быть в этом совершенно уверен, потому что лицо девушки на пляже занимало немного места, и форма его была не постоянна, оно искажалось, расплывалось, преображалось от моего ожидания, от беспокойных желаний или блаженства, не нуждающегося в посторонней помощи, от смены туалетов, от проворной ходьбы или неподвижности. Однако вблизи две или три девушки казались мне прелестными. Всякий раз, как я видел одну из них, мне хотелось увести ее на авеню Тамарисков, или в дюны, а еще лучше на скалу. Но хотя желание отличается от равнодушия тем, что в нем заложена отвага, а это уже начало осуществления, пускай одностороннее, тем не менее у меня между желанием и поступком, например просьбой ее поцеловать, простирался беспредельный «пробел» из колебаний и застенчивости. Тогда я входил в кафе-кондитерскую и выпивал один за другим семь-восемь бокалов портвейна. И сразу же вместо лакуны между желанием и поступком, которую невозможно заполнить, воздействие алкоголя проводило черту, их соединявшую. Ме́ста колебаниям или страхам не оставалось. Я воображал, что девушка сейчас подлетит ко мне по воздуху. Я к ней подходил, и с губ моих сами собой срывались такие слова: «Я был бы рад с вами прогуляться. Не сходить ли нам на скалу? Там за рощицей, которая защищает от ветра сборный дом, сейчас необитаемый, никто нас не побеспокоит». Все жизненные помехи были устранены, никаких больше не было препятствий для того, чтобы наши тела переплелись. Для меня, во всяком случае, не было. Она-то не пила портвейна, поэтому для нее препятствия не развеивались. А если бы пила, если бы вселенная в ее глазах хотя бы отчасти утратила реальность, мечта, которую она долго лелеяла, внезапно показалась бы ей осуществимой, и она бы, может быть, упала в мои объятия.

Девушек было мало, к тому же в этот сезон, когда настоящий «сезон» еще не начался, они и приезжали ненадолго. Помню одну, с огненным румянцем цвета колеуса, зеленоглазую, обе щеки усыпаны веснушками, ее двойственная, легкомысленная фигурка была похожа на крылатые семена некоторых деревьев. Не знаю, какой ветерок занес ее в Бальбек и какой унес прочь. Это было так внезапно, что несколько дней я горевал и когда понял, что она уехала навсегда, даже посмел признаться в своем горе Альбертине.