Содом и Гоморра

Кузина Блока присела у стола и стала смотреть журнал. Скоро к ней с рассеянным видом подсела та самая молодая женщина. А под столом скоро стали прижиматься друг к другу, а потом переплелись и их ноги и руки. Затем они заговорили, завязалась беседа, и наивный муж молодой женщины, искавший ее повсюду, с удивлением обнаружил, что она строит планы на вечер с незнакомой девицей. Жена представила ему кузину Блока как подругу детства и неразборчиво пробормотала имя, потому что забыла узнать, как ее зовут. Но присутствие мужа сблизило их еще больше; они были на «ты», поскольку познакомились в монастыре, – позже они очень смеялись над этим обстоятельством и над одураченным мужем, и веселье послужило прелюдией к новым нежностям.

Что до Альбертины, не скажу, что где бы то ни было, в казино или на пляже, она вела себя с кем-нибудь из девушек неподобающим образом. И та и другая проявляли даже чрезмерные холодность и пренебрежение, в которых мне виделось не просто хорошее воспитание, а хитрость, предназначенная для того, чтобы усыпить подозрения. Альбертина мгновенно отвечала девице пристойным и равнодушным тоном: «Да, к пяти часам я пойду на теннис. Купаться я буду завтра часов в восемь утра» – и немедленно отходила от той, кому предназначались эти слова, но казалось, все это делается только для отвода глаз, а на самом деле они назначают друг другу свидание или уже договорились о нем потихоньку, а теперь громко произносят ничего не значащую фразу, чтобы «никто ничего не подумал». А потом, видя, как Альбертина вскакивает на велосипед и на полной скорости мчится вперед, я невольно предполагал, что она поехала на встречу с той, с которой едва сказала два слова.

К тому же, если на краю пляжа из автомобиля выходила какая-нибудь красивая молодая особа, Альбертина не могла не оглянуться на нее. И сразу же объясняла: «Я смотрю, возле купален повесили новый флаг. Напрасно они поскупились. Старый был совсем невзрачный. Но этот, честное слово, еще безобразней».

В один прекрасный день Альбертина не ограничилась холодностью, но я от этого почувствовал себя еще несчастнее. Она знала, что я беспокоюсь, как бы она не повстречала одну приятельницу ее тетки, особу «предосудительного поведения», приезжавшую иногда дня на два, на три в гости к г-же Бонтан. Альбертина великодушно сказала мне как-то раз, что больше не станет с ней здороваться. А когда эта женщина приезжала в Энкарвиль, Альбертина говорила: «Кстати, знаете? Она здесь. Вам сообщили?» – словно демонстрируя мне, что не виделась с этой дамой тайком. Однажды к этим словам она добавила: «Да, я встретилась с ней на пляже и нарочно чуть не задела ее, проходя мимо, а потом еще грубо толкнула». Когда Альбертина мне это сказала, мне пришла на ум фраза г-жи Бонтан, которую я никогда раньше не вспоминал: однажды она сказала при мне г-же Сванн, что ее племянница Альбертина большая нахалка (это прозвучало как похвала), а жене какого-то чиновника она сказала, что отец Альбертины повар. Но слова той, кого мы любим, недолго хранят свежесть – они портятся, они гниют. Спустя один или два вечера мне вновь припомнилась фраза Альбертины, и теперь уже мне в ней почудилось не дурное воспитание, которым хвасталась моя подруга и которое только смешило меня, теперь это было нечто другое: видимо, Альбертина без определенной цели, а просто чтобы пощекотать чувствительность той дамы или коварно напомнить ей о ее заигрываниях в прошлом, на которые она тогда, может быть, отзывалась, задела ее на мгновение, а потом спохватилась, что я мог об этом узнать, поскольку дело было при всех, и попыталась заранее предвосхитить невыгодное для нее истолкование.

Впрочем, ревность моя к женщинам, которых, быть может, любила Альбертина, внезапно улеглась.

* * *