Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

Полицейские ознакомили его с письмом, на которое отреагировали. За подписью «W., друг матери» оно содержало подробное описание наших самых недавних действий и телодвижений. Своего рода кинопоказ, в котором нам довелось участвовать. Я пришла к нему в такой-то день, в такой-то час, вернулась к матери двумя часами позже. Рассказ о наших бесчинствах перемежался отступлениями вроде: «Нет, ну представьте себе, какой позор, он ставит себя выше закона», – и т. д. Типичная анонимка, классика жанра, практически пародия. Во мне все похолодело. Странная подробность, в этом письме мне убавили один год, конечно, чтобы сгустить краски. Речь шла о «малышке В. тринадцати лет». Но кто мог потратить столько времени, чтобы следить за нами? К тому же эта странная подпись, оставленная там как подсказка, чтобы можно было скорее догадаться, кто ее автор. А иначе зачем этот инициал?

Мама и Г. принялись строить самые безумные догадки. Каждый из наших знакомых мог оказаться потенциальным анонимщиком. Это могла быть соседка со второго этажа, пожилая дама, преподаватель словесности – иногда по средам она водила меня в «Комеди Франсез», когда я была маленькой. Может быть, она нас застукала страстно целующимися на углу улицы? Конечно же, она знала, кто такой Г. (она все-таки преподавала литературу), к тому же она пережила немецкую оккупацию, период истории, когда многие не брезговали подобными письмами. Но это W сбивало нас с толку, слишком уж современно для нее. Роман «W, или Воспоминание детства» Жоржа Перека явно не входил в литературный пантеон мадам Латрей, чьи предпочтения в основном ограничивались концом XIX века.

Может, это Жан-Дидье Вольфромм, известный литературный критик, по всей видимости, любитель пастишей[5], как многие из тех, кто не может писать от первого лица? Или кто вовсе не способен писать, несмотря на то что выбрал именно эту профессию. Г. сказал, что это точно был он. Во-первых, инициал совпадал. К тому же он родственник моей матери, взявший меня под свое крыло.

Жан-Дидье действительно время от времени приглашал меня перекусить и подталкивал начать писать, кто знает почему. Он часто говорил мне: «В., ты должна писать. А для того чтобы писать, ну это может показаться глупым, но для начала надо сесть, а затем… писать. Каждый день. Не отрываясь».

Комнаты его дома ломились от книг. От него я всегда уходила со стопкой рукописей под мышкой, экземплярами, которые присылали ему пресс-атташе издательств. Он подбирал их для меня. Давал советы. Несмотря на то что он имел репутацию беспощадного негодяя, я очень его любила. Он был не прочь остро пошутить, зачастую в ущерб другим, но я не могла себе представить, что он способен на такое. Нападать на Г. – значит нападать на меня.

Уже долгое время Жан-Дидье с интересом следил за моим взрослением, наверное, потому, что отец бросил меня на произвол судьбы. А я понимала, как он одинок. В его квартире я увидела ту самую ванну, всю в фиолетовых пятнах, в которой он был вынужден каждый день погружаться в раствор марганцовки, потому что страдал от ужасной кожной болезни: его лицо, руки всегда были красными, воспаленными и испещренными белесыми трещинками. Эти невероятные руки, так искусно владевшие пером, меня завораживали, несмотря на то что, помимо всего прочего, они были скручены полиомиелитом. Удивительно, но его физический облик никогда меня не отталкивал, я всегда обнимала его, как батон теплого хлеба. Я знала, что за страданиями и кажущейся враждебностью скрывается мягкая и доброжелательная натура.

– Я уверен, что это дело рук этого мерзавца, – возмущался Г. – Он всегда мне завидовал, потому что безобразен. Он не в состоянии пережить, что можно быть красивым и талантливым одновременно. Я всегда считал его омерзительным. И потом, я уверен, он только и мечтает лечь с тобой в постель.

– Но это W, разве оно не слишком уж очевидно? В таком случае можно было просто подписаться своим полным именем!

Я попыталась защитить беднягу Жан-Дидье, мысленно говоря себе, что он был бы очень крут, если бы придумал подобную уловку, чтобы бросить Г. в тюрьму.

– Это мог быть и Дени, – произнес Г.

Дени был издателем и к тому же другом моей матери.

Однажды он ужинал у нас дома вместе с другими гостями. Стоило Г. появиться, Дени вскочил из-за стола и обрушился на него с критикой. Мама была вынуждена попросить его удалиться, что он незамедлительно и сделал. Он был одним из немногих, пожалуй, единственным, кто попытался встать между мной и Г. и публично выразить свое возмущение. Неужели анонимщиком был он? Не в его стиле, в самом деле… Разве можно, сначала вступив в открытый конфликт, затем использовать такой мелочный прием?