Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

– Моя бывшая воспитательница, быть может? Она все еще живет по соседству, и мы продолжаем общаться. Я никогда не рассказывала ей про тебя, но она могла случайно пересечься с нами на улице и увидеть, как мы держимся за руки. Она из тех, кого это может взбесить… Или другой издатель, Марсьяль, чей офис находится на первом этаже нашего дома, со двора. Он ведь сто раз мог видеть, как мы ходим туда-сюда? Но мы едва с ним знакомы. Может, это он, приятель моей мамы?

Мои приятели из коллежа? Они слишком молоды, чтобы прибегнуть к столь утонченному приему. Не в их стиле…

А вдруг это мой отец? Я ничего о нем не слышала с того скандала в больнице. Несколько лет назад он подумывал создать частное детективное агентство. Может, он решил реализовать этот проект, начав следить за дочерью? Я не могла сбрасывать со счетов эту вероятность. Пришлось скрыть от Г., да и от себя самой, что в глубине души этот вариант меня очень устраивает. Разве не в этом, в конце концов, заключается роль отца – защищать свою дочь? Это означало бы, что я все еще многое значу для него… Но зачем ему использовать такой отвлекающий маневр, как анонимное письмо, а не прийти самому в Комиссию по делам несовершеннолетних? Абсурд. Нет, это не он. Хотя кто знает, он так непредсказуем…

За два часа мы перебрали всех наших знакомых, прокрутили самые невероятные сценарии. И по итогам этого первого военного совета большинство людей из моего окружения попали под подозрение. Никто из врагов Г. даже не был заподозрен в написании этого письма. В нем было слишком много подробностей обо мне. «Это может быть только кто-нибудь из близких вам людей», – заключил Г., смерив мою мать холодным взглядом.

В Комиссию по делам несовершеннолетних Г. вызывали еще четыре раза. Что касается писем, в полицию их поступила целая пачка. Все более лицемерных, бесцеремонных, приходивших много месяцев подряд. Большинство из них Г. видел.

Для друзей моей матери наши отношения были секретом Полишинеля, но за пределами этого круга избранных следовало соблюдать особую осторожность. Нужно было оставаться незаметными. Отныне я чувствовала себя загнанным зверем. Ощущение, что за мной постоянно следят, вызвало у меня паранойю, к которой прибавилось бесконечное чувство вины. Чтобы попасть к Г. домой, мне приходилось красться вдоль стен и придумывать все более запутанные маршруты. Мы больше никогда не заходили к нему одновременно. Он входил первым, я присоединялась к нему спустя полчаса. Мы больше не ходили, взявшись за руки. Не прогуливались вместе по Люксембургскому саду.

После третьего вызова на набережную де Жевр – как всегда, чистая формальность, по словам полицейских, – Г. начал по-настоящему нервничать.

Однажды днем, после того как я повалялась на его простынях, мы шли вниз по лестнице. Я спешила и не заметила, как столкнулась с парой молодых людей, поднимавшихся по ступенькам. Я вежливо их поприветствовала, продолжая спускаться по лестнице. Когда они поравнялись с Г., я услышала, как к нему обратились: «Месье М.? Комиссия по делам несовершеннолетних». Надо полагать, даже легавые смотрят по телевизору передачи о литературе, так как эти двое сразу узнали Г., хотя никогда до этого с ним не встречались. «Да, это я, – ответил он спокойным приятным голосом. – Чем могу быть вам полезен?» Его хладнокровие меня поразило, я ведь дрожала как лист. Что делать – убежать, спрятаться в каком-нибудь закоулке лестницы, начать голосить в его защиту и прокричать им о своей любви, устроить диверсию и дать ему сбежать? Мне очень быстро стало понятно, ничего из этого не потребуется. Диалог выглядел вполне дружелюбно. «Мы хотели бы с вами поговорить, месье М». – «Конечно, только мне уже пора в библиотеку на автограф-сессию. Вы не могли бы прийти в другой раз?» – «Разумеется, Месье М».

Г. посмотрел на меня и сказал: «Позвольте, я сначала попрощаюсь со студенткой, приходившей поспрашивать меня о моей работе». Затем он пожал мне руку и медленно подмигнул. «Это всего лишь формальность», – сказала женщина. «О, так вы не будете меня арестовывать, если я правильно понял». (Смех). – «Конечно нет, месье М, что вы. Мы можем вернуться завтра, если вам это удобно».

Обыск Г. не беспокоил. В квартире-студии не осталось ни малейшего следа моего присутствия в его жизни. Но если я не ошибаюсь, мы только что избежали опасности быть взятыми с поличным.

Почему никто из инспекторов не обратил внимания на то, что я была подростком? В письмах упоминалось о «малышке В. тринадцати лет». Конечно, мне было четырнадцать, а выглядела я и того старше.

Тем не менее подобная беспечность поражает.

* * *