Сокровища древнего Искера

Хан ничего не ответил на это признание, и Наран неожиданно для них обоих продолжил:

— Я и сейчас чувствую, что это правильно. И тогда, ночью в лесу… между нами тремя всё было правильно. Трое — гораздо сильнее, чем двое. Почему ты это отрицаешь?

— Я не отрицаю этого, Наран. Я помню истории твоего дядьки. Твой род всегда был… выдающимся. И особенно, когда у руля стояло трое. Но… она такая хрупкая, а ты… — Хан замолчал, подбирая верные слова. — В тебе всегда была щепотка садизма, признай. Тебе нравится видеть страх, видеть боль, угрожать и чувствовать таким образом силу и власть. Ты агрессивен по своей натуре.

— Щепотка садизма? — хмыкнул Наран. — Мелковато берёшь, друг, мелковато. Во мне гораздо больше этого мерзкого пламени, но я научился гасить его. Разве ты не заметил? Я совсем не тот, что был десять лет назад.

— Не тот, — согласился Хан, потому что это действительно было правдой. — Но ты всё ещё перегибаешь палку. Ты приставил нож к ее шее!

Лицо Хана искривилось от воспоминания. Если бы тогда он чувствовал к Алисе то же, что сейчас, он, пожалуй, мог бы и убить своего друга.

— Не совладал с собой, — откровенно признался Наран. — Алиса… как морок. Всё вокруг размывается, четким остаётся только желание.

Хан тяжело вздохнул.

— Но я никогда не причиню ей боль, — Наран резко сел, поморщившись, и повернулся к другу. — Ни физически, ни морально. Я могу вырезать эти слова на своей груди, чтобы они стали правдой.

— Не нужно ничего вырезать, — хмуро ответил Хан, отворачиваясь.

— «И та, что объединит двух, откроет скрытую дверь в ночи, и три сердца обретут долгожданные богатства и восстановят былую честь родОв», — процитировал конец предания Наран и положил руку на плечо друга. — Мы — те самые три сердца, Хан. Это мы.

Хан посмотрел в глаза Нарану. Темно-серые, сейчас спокойные, уверенные в своей правоте, в своих обещаниях, в своих желаниях. Да, Наран уже не тот, каким был десять лет назад. Сегодняшний Наран силён духом и крепок волей, и в нем Хан мог быть уверен. В нем одном, пожалуй. И если такова судьба, если нити их жизней переплетены с ещё одной — самой хрупкой и самой ценной — то вдвоём они смогут защитить сокровенное, а втроём — смогут обрести то, о чем пока лишь мечтают.

На берегу

И не сказать, чтобы Хану было так уж легко смотреть на Алису в руках друга. Что-то по-прежнему скребло его сердце, шепча «ну как же, она ведь моя, не его». Но Хан принял правила игры своего друга и отступать был не намерен. Если трое — это их судьба, если это то, что нужно ей, то он согласен.

Он гладил ее спину, легко целовал в изгиб шеи, вдыхал тонкий запах ее волос. Нежные лучи рассветного солнца ласкали ее кожу, подсвечивая ее волшебным сиянием. Алиса отстранилась от Нарана, и Хан наконец взглянул в ее медовые глаза, наполненные бескрайним довольствием. Она подняла руку, стянула маску с лица Хана и мягко положила ладошку на его колючую щеку. Она вглядывалась в его лицо так внимательно, будто хотела навеки отпечатать в себе его образ, и Хан не решался ее прервать. Он хотел притянуть ее к себе, прижать к своей груди, поцеловать… Хотел, но отчего-то не смел. Лишь накрыл ее узкую ладошку своей ладонью и скользнул губами по ее пальцу, неспешно поглаживающему его скулу.

Наран оставлял невесомые поцелуи на ее макушке, и Алиса остановила его, на секунду повернувшись к нему с легкой полуулыбкой. Затем она вернула взгляд Хану и вытянула из кармана Луну. Древний серебряный диск блестнул на солнце как-то особенно мягко, заставив Хана затаить дыхание.

— Я думаю, это твоё, — тихо произнесла Алиса, протягивая ему кулон.

Сердце Хана дрогнуло и зашлось в неверном громком стуке. Много лет назад его мать вот так же протягивала Луну его отцу. А до неё — его бабушка говорила эти слова его деду. А до неё… Каждая женщина в его роду на протяжении не одной сотни лет. И вот теперь он, Хан, слышит эти волшебные четыре слова из уст той самой. Единственной.

— Теперь это твоё, — охрипшим от волнения голосом ответил Хан то, что должен был ответить в соответствии с традицией предков, и своей рукой закрыл Луну в ее ладони.

Он знал, прекрасно понимал, что свершившееся ясно ему одному, что это по законам его семьи они с Алисой теперь связаны навеки, что лишь он один осознаёт всё величие момента. Что для неё — это были лишь слова, случайно сорвавшиеся с языка. Это была всего лишь серебристая безделушка. Это был пока что ничего не значащий эпизод. И пройдут месяцы или даже годы, прежде чем всё встанет на свои места, прежде чем их сердца окончательно сольются в одно, прежде чем они скажут друг другу другие, не менее важные слова. Хан знал всё это, его мать не раз напоминала ему, что торопиться нельзя, что он должен дать время своей избраннице, чтобы она и сама приняла это внутри себя.