Сокровища ханской ставки

– Работа у меня такая, все знать. Ты ей разрешил?

– Ну, а что такого – не публичный же дом открывает.

Задорнов усмехнулся: не знает он немцев, они даже коровник в публичный дом могут превратить. Такая, скажу я тебе, хитрая нация…

С этими словами он открыл книжку, принесенную Гаубих. В середине книги мирно лежало несколько банкнот.

– Ух ты, – сказал, – пятьсот рейхсмарок. Умеют немцы убеждать, ничего не скажешь!

И с улыбкой поглядел на коменданта. Тот побагровел.

– Ты что? Ты намекаешь, что я… Да я ни сном ни духом! Я даже не знал, что тут такое…

Задорнов покивал головой: именно, именно. Коварные они, эти немки, ты про них одно думаешь, а они – р-раз! – и сюрприз тебе преподносят. Луков поднялся из-за стола, сгреб банкноты обратно в книгу, закрыл ее, сжал ладонями.

– Это надо обратно, – сказал он, – вернуть надо.

– Конечно, – согласился капитан, – обязательно. Ты же завтра уезжаешь, зачем тебе на родине рейхсмарки? – Тут он сделал небольшую паузу и вдруг сказал, глядя на Лукова совсем голубыми глазами. – А хочешь, я тебе их на рубли обменяю?

– Ты – на рубли? – поразился майор.

– Ну, не я сам, конечно. Есть один человечек, из местных. Десять процентов за услугу берет – хочешь?

Но майор только головой помотал: нет, нет и нет. Этих денег он не брал, и не возьмет, надо вернуть их обратно Гаубих.

– Как хочешь, – протянул капитан. – Мое дело предложить.

Вернуть, однако, не удалось – Гаубих как сквозь землю провалилась. Да и не до того сейчас было Лукову: он сдавал дела своему заместителю, который должен был руководить городом до появления нового коменданта, а на горизонте маячили торжественные проводы. Правда, Задорнов обещал отыскать-таки фройлен и вернуть ей обратно ее неуклюжую взятку. На том майор и успокоился: Задорнов, при всей его хитрожопости, человек надежный – если что пообещал, непременно выполнит.

Проводы вышли торжественными, бургомистр – между прочим, член СЕПГ[36] – преподнес Лукову большую бронзовую статуэтку, на которой оскалившийся лис гнался по хлебному полю за фазаном. Статуэтка сияла под солнцем, давала блики и слепила всех вокруг, словно не бронза это была, а чистое золото.

Пару секунд комендант озадаченно глядел на фазана, пытаясь понять, что же в нем такого знакомого, потом вспомнил: точно такой же фазан, только без лисы, стоит у него в кабинете.

– Да по всему дому эти фазаны расставлены, – шепнул ему Задорнов, на правах заместителя стоявший рядом во время прощания. – Теперь вот одного на родину на своем горбу потащишь. Называется: возьми себе, убоже, что нам негоже.

Однако майор так не думал и статуэтку принял растроганно. Собравшаяся на главной площади толпа устроила ему овацию, дамы, как в старые времена, бросали в воздух чепчики и шляпки, добрые бюргеры и примкнувший к ним пролетариат улыбались растроганно и в то же время тревожно. К Лукову они привыкли, человек он был незлой, честный и не людоедствовал. Кого теперь пришлют на его место и что будет дальше, никто знать не мог.

– Да, понравился ты немчуре, – шепнул майору Задорнов, – это, знаешь дорогого стоит. Только мой тебе совет: об успехах своих на родине не сильно распространяйся.

– Почему? – не разжимая губ, спросил Луков, а сам между тем продолжал приветственно махать рукой горожанам.

Капитан только криво улыбнулся: настроения тревожные. Война окончилась, а враги социализма никуда не делись. Опять же, многие наши люди иностранной жизни повидали, многих это в смущение ввело. Жизнь наша советская уже не такой хорошей им кажется, особенно если учесть послевоенный голод и разруху.

– Вроде и свой, проверенный человек, фронтовик, а вдруг ни с того, ни с сего начинает перед Западом преклоняться, рассказывать, какие тут дороги хорошие, да жизнь какая роскошная, – объяснял Задорнов. – И таких не один и не два, таких много. Приходится вести с ними работу, разъяснять, а особо зловредных и наказывать.

– Да я-то тут при чем? – не понимал Луков.

– Как – при чем? – тонко улыбался капитан. – Ты, во-первых, до Германии дошел, во-вторых, живешь тут уже два года. Наверняка захотят тебя проверить на вшивость да на верность ленинским принципам. А у нас, сам знаешь, органы никому потачки не дают – нет у нас неприкосновенных.

– Ерунду ты говоришь! – буркнул недовольный майор. – Чего меня проверять, я и так весь на виду.

– Говорю, что знаю, – отвечал капитан и глаза его сузились в две щелки. – А, впрочем, делай как знаешь. От судьбы, говорят, все равно не уйдешь…

* * *

То, что от судьбы не уйдешь, как никогда отчетливо понимает сейчас Луков, глядя на безучастное, холодное лицо полковника Любищева. А уйти очень хочется, очень верится еще, что все это – лишь недоразумение. Вот только полковник, кажется, так не думает.

Любищев поднимает глаза на майора, смотрит внимательно.

– Ну так что, майор? Времени у вас было достаточно, чтобы припомнить все свои проступки и, тем более, преступления. Что скажете? Понимаете теперь, в чем виноваты?