Сокровища ханской ставки

Его попросили больше не опаздывать и отпустили с богом. Нужно ли говорить, что и третью ночь он провел без сна? И хотя в этот раз он не спал совсем, а потому на работу пришел вовремя, однако явился он в таком виде, что коллеги с испугом от него отшатывались. Серая кожа, мешки под глазами, безумный взгляд, непрерывное и невнятное бормотание – аккуратный мистер Шторн превратился в какое-то тупое и страшное привидение, которое без цели и толку слонялось по офису, слепо натыкалось на людей, и, не пробормотав даже простейших извинений, следовало дальше. Последствия такого образа жизни оказались самые печальные: работа его окончательно встала, и он, таким образом, один тормозил большой проект, над которым трудился весь его отдел.

Спустя несколько дней такой выморочной жизни с ним, наконец, соизволил поговорить шеф. Он был неожиданно мягок.

– Дорогой мистер Шторн, – сказал патрон, благожелательно поглядывая на него сквозь золотые очки, – у вас, кажется, совершенно расшатались нервы.

– Благодарю, – механически отвечал фон Шторн, глядя на начальство, как на пустое место.

Тот поморщился, однако благожелательного тона не сменил.

– Я полагаю, вам надо немного отдохнуть, – сказал шеф. – Возьмите отпуск за свой счет, поезжайте куда-нибудь на Гавайи, отоспитесь, позагорайте. Вы любите серфинг? Отличное развлечение, скажу я вам, только надо быть осторожным и не сломать себе шею…

– А как же моя работа? – спросил фон Шторн, внезапно очнувшись и приходя в себя.

– Ваш проект мы передадим кому-нибудь из ваших коллег, – отвечал шеф. – Сейчас для вас важнее восстановить здоровье. Если все образуется, возвращайтесь обратно со щитом, ваше место будет ждать вас… ну, скажем, в течении трех недель.

Разговор был совершенно недвусмысленный, и впервые за несколько дней, придя домой, Гельмут подумал не о проклятом стишке, а о дальнейших жизненных перспективах. Перспективы эти выглядели ужасно. Фон Шторн, несмотря на все свое усердие, инженером был весьма рядовым. Конкуренция среди его собратьев была большая, так что если бы его уволили, устроиться на другую работу без серьезной протекции оказалось бы делом очень нелегким. Перед его мысленным взором нарисовалась длинная очередь на бирже труда, обнищание, потеря жилья и тихое угасание в какой-нибудь ночлежке.

Другой на месте Гельмута фон Шторна, вероятно, впал бы в отчаяние. Но он был инженер, а, значит, человек с хорошо организованным сознанием. Надо было не просто бросаться на стишок, как баран на новые ворота, надо было разделить задачу на части и решать ее последовательно.

Фон Шторн снял пиджак, умылся, поставил чайник, сел за стол, положил перед собой бумажку и написал: «Стихотворные метры[38]».

Он не помнил, каким размером был написан стих, но помнил, что размер этот был простым, силлабо-тоническим. Таких размеров он знал всего пять. Он стал записывать названия размеров и рядом с ними – ритмическую схему.

Первое – ямб. Та-та́, та-та́, та-та́, та-та́.

Второе – хорей. Та́-та, та́-та, та́-та, та́-та.

Третье – да́ктиль. Та́-та-та, та́-та-та, та́-та-та, та́-та-та.

Четвертое – амфибра́хий. Та-та́-та, та-та́-та, та-та́-та, та-та́-та.

И, наконец, пятое – ана́пест. Та-та-та́, та-та-та́, та-та-та́, та-та-та́.

Некоторое время он сидел, без слов по очереди скандируя стихотворные метры и прислушиваясь к себе, не отзовется ли какой-то из них в его мозгу гулом узнавания. Как ни странно, метод оказался действенным. Правда, мозг отозвался разу на два стихотворных размера – на ямб и амфибрахий. В этом не было ничего удивительного, поскольку они были схожи между собой, за тем только небольшим исключением, что ямб был размером двусложным, а амфибрахий – трехсложным. Так или иначе, на это можно было уже хоть как-то ориентироваться.

Затем он стал припоминать содержание стихотворения. Тут у него имелась какая-никакая подсказка: он знал, что стишок говорит о статуэтках, которые изображали фазана и лиса. Кроме того, перед ним лежали фотографии этих самых статуэток, на которые он мог опираться. Немного усложнял дело тот факт, что стишок был написан по-русски. В детстве и юности Гельмут говорил на нем весьма прилично, однако, приехав в Америку, несколько подзабыл. С другой стороны, он знал, что стишок был совсем простой, его же не какой-нибудь там пушкин-лермонтов писал, а его собственный отец, так что вспомнить наверняка можно.

Он снова посмотрел на фотографии и стал выписывать на листок возникающие образы. Припавший к земле лис; одинокий фазан; фазан с курочкой; лис, бегущий за фазаном; фазан, защищающий гнездо; лис, убивающий фазана.

Он помнил, что в доме стояли и другие статуэтки, но отец оставил фотографии только этой шестерки, значит, ориентироваться надо было именно на них.