Сокровища ханской ставки

Фон Шторн некоторое время задумчиво тасовал фотокарточки, надеясь, что они сами выложатся в нужном порядке. И, может быть даже, они и выложились, вот только он не мог быть точно уверен в правильности этого порядка. Окончательный ответ могло дать только стихотворение: в нем скрывался и порядок расстановки статуэток, и указание на то, как воспользоваться этим порядком.

Однако проклятый стишок никак не желал вспоминаться. Казалось, будто в мозгу фон Шторна прошел какой-то маленький бульдозер и стер зону, в которой стишок этот хранился. Тем не менее, фон Шторн не прерывал усилий. Он верил, что если все время думать о стихотворении и пытаться его восстановить, рано или поздно результата он добьется. Другой вопрос, когда именно настанет этот благословенный момент?

Всю ночь он работал, подставляя в бессловесный гул разные слова, так или иначе связанные с образами фазана и лиса, но так ничего и не достиг. Была ли причиной тому его поэтическая бездарность или недостаточное знание русского языка, но стишок все время ускользал от него, по-лисьи махнув хвостом.

Совершенно обессиленный, он забылся тяжелым и мучительным сном уже на рассвете. Во сне к нему явился бородатый русский человек, которого сначала принял он за Григория Распутина. Однако тот оказался не Распутиным, а знаменитым химиком Менделеевым. Химик грозил Гельмуту пальцем и говорил почему-то с сильным эстонским акцентом:

– Эх ты, неудачник! Простого стихотворения вспомнить не можешь! А я между прочим, во сне открыл целую таблицу моего имени… Во сне, понимаешь, голова ты садовая, во сне!

– Не открывается мне, – грустно отвечал ему на это фон Шторн, – ни во сне, ни наяву.

– Потому что само ничего не сделается, – посмеивался Менделеев, – химичить надо, химичить…

Проснувшись, фон Шторн минут десять лежал в постели неподвижно, и все думал, что хотел ему сказать великий ученый. Конечно, было бы очень хорошо, если бы во сне подсознание само подкинуло ему стишок, вытащив его из самых дальних глубин. Но подсознание, увы, почему-то совершенно отказывалось ему помогать. С другой стороны, если память сама не отдает своих тайн, может быть, можно, по совету Менделеева, каким-то образом схимичить и принудить ее открыться, как некогда по слову «сезам» открывалась пещера Али-бабы, полная драгоценностей? Вот только что могло бы стать таким сезамом…

Фон Шторн поднялся с постели, умылся, включил радио, поставил чайник, намазал бутерброды. По радио восторженная тетушка рассказывала, как ей благодаря гипнозу удалось чрезвычайно быстро похудеть без диет и тренировок, в результате чего к ней вернулся муж, который до того ушел к девице более стройной, чем она.

Сам не зная почему, фон Шторн навострил уши. Тетушка все тарахтела, а он все слушал, недоумевая, зачем ему это: он ведь совершенно не собирался худеть – ни при помощи диет, ни при помощи упражнений, ни даже при помощи гипноза…

Стоп, вдруг сказал он сам себе. В мозгу его словно молния полыхнула. Вот оно, этот заветное слово, этот сезам, который откроет пещеры его памяти! Гипноз! Он поможет Гельмуту, он заставит мозгу вернуть ему то, что принадлежит ему по праву, а именно – загадочный стишок, способный привести его к разгадке…

– Вы платите сто долларов, чтобы вспомнить детское стихотворение? – седовласый импозантный доктор Бутман глядел на него с удивлением.

– Да, – нетерпеливо отвечал фон Шторн, – да, мне нужно вспомнить этот стишок. Я, видите ли, очень сентиментальный человек… Стишок этот сочинил мой отец, он недавно умер.

– Ах, вот оно, что – отец, – доктор кивнул понимающе. – Ну, что ж, давайте попробуем. Постарайтесь вспомнить в каком возрасте вы впервые услышали этот стишок, и обстоятельства, при которых это произошло. Я погружу вас в гипнотический сон и подсознание ваше само…

– Начинайте, доктор, – нетерпеливо прервал его фон Шторн, – время дорого!

Когда спустя пятнадцать минут он открыл глаза, голова его была пустой и звонкой, словно церковный колокол. Он лежал на специальной кушетке, доктор Бутман сидел рядом и внимательно глядел на него. Фон Шторн почувствовал, что по спине у него ползут мурашки, а ладони становятся мокрыми. Несколько секунд он лежал молча, тараща глаза в потолок, потом сел на кушетке. Сердце его провалилось сквозь грудную клетку куда-то в живот.

– Не вышло! – закричал он в отчаянии. – Я ничего не вспомнил! Ничего! Это значит, все пропало! Будьте вы все прокляты, несчастные докторишки, мерзкие шарлатаны, только на то и способные, что тянуть из людей деньги! Проклинаю вас, проклинаю…

Он вскочил и бросился вон из кабинета, однако странным образом запутался при выходе – и все толкал дверь, пытаясь выйти наружу, а она все не открывалось. Очевидно, проклятый доктор решил лишить его свободы! Ничего у него не выйдет, Гельмут фон Шторн ни для кого не станет легкой добычей!

– Откройте дверь! – закричал он, поворачиваясь к доктору. – Вы слышите меня – немедленно откройте дверь!

– Конечно, конечно, – сказал доктор, вставая со своего стула. – И кстати, может быть, вам будет интересно вот это…