Солдаты без оружия

До общежития оставалось всего каких-нибудь полтора километра, когда «эмка» сбилась с пути. Водитель почти не видел дороги, стекла в машине залепило снегом, колеса пробуксовывали, съезжали с колеи, застревали в сугробах, мотор подолгу ревел вхолостую, но машина не двигалась с места. В конце концов все трое, кроме водителя, вышли из машины и стали подталкивать ее руками, плечами, чтобы кое-как вновь вернуть на дорогу. Так и случилось, что двадцатиминутная дорога обернулась часом пути. Наконец добрались до Каменки, небольшого поселка, соседствовавшего с Белогорском, где жили рабочие-строители; предстояло посмотреть общежитие, в котором поселили трудармейцев.

Улицы Каменки состояли сплошь из русских бревенчатых домов-четырехстенок с резными наличниками, дверями и скатами. Изредка попадались и кирпичные двух-трехэтажные дома. Почти на самой окраине поселка, на юго-западной его стороне, и выстроены были наскоро бараки для приехавшей на Урал трудовой армии.

Нары в каждом бараке были двухъярусные, для обогрева в середине каждого установили большую чугунную печь. В одном из новых бараков и разместились во главе с усто Баротом и Ака Наврузом трудармейцы, прибывшие три дня назад из Таджикистана. Целых три дня, как сами говорили, привыкали они к местным условиям, климату.

— Вот зима так зима! — приговаривал Ака Навруз, сидя на нарах и потирая руки, время от времени согревая своим дыханием замерзшее стекло в квадратном оконце, пытаясь увидеть, что делается на улице. Однако лед оттаивал неохотно, и буквально на глазах прозрачный пятачок вновь затягивался ледяным узором.

Смуглый черноусый мужчина средних лет, занятый пришиванием оторвавшейся от ватника пуговицы, сосед Ака Навруза, засмеялся.

— И это мы свою таджикскую зиму еще называли зимой! Смех, да и только! Не так ли, Ака Навруз?

— Верно говорите, братец Собирджан! По сравнению с уральской нашу правильнее бы было назвать насморком природы!

В самом углу барака, из-под одеяла, натянутого до подбородка, послышался чей-то брюзжащий голос:

— Где-то теперь эта самая ласковая наша зима? Погреться бы на солнышке, походить по улицам, ни о чем не думая, пожить безмятежно, не заботясь ни о чем, словно козлик на травке!..

Все в бараке рассмеялись, но как-то невесело, нехотя, сожалеюще, — в этом смехе слышалась тоска по родным местам. Слова Собирджана растревожили сердце, посыпались реплики: «Правду говорите, где теперь наша мягкая зимушка?..», «Вот и вспомнишь ее!..», «Не Ценишь этакую благодать, когда привыкаешь к теплу!..»

Каждый человек по-своему переносит смену не зависящих от него обстоятельств. Коротка таджикская зима, всего каких-то сорок дней, да и тех иногда в сезон не наберется: порою мужчины все холодное зимнее сорокадневье ходят в одном тонкостеганом халате, с открытой грудью, легкой тюбетейке и считают себя закаленными.

Теперь же, ощутив мороз настоящей зимы, иные только и делали, что беспрестанно ныли, жалуясь на суровую уральскую природу. Ныли и не думали вовсе, что рядом с ними местное коренное население, взрослые и дети, в деревянных, похожих на их общежитие домах живут так и работают всю свою жизнь, понимая, что впереди, может быть, холода еще суровее, чем эти.

— Братцы! — не выдержал наконец усто Барот, оторвавшись от письма домой, которое он сочинял за общим обеденным столом. — От вашего нытья и жалоб никто не согреется и с морозом не сладит! Поэтому будет лучше, если вы постараетесь воспрянуть духом и немного подвигаться, чтобы тело попривыкло к новым для него условиям жизни! Хотите вы того или нет, но не сегодня завтра нам выходить на работу — нам всем, а не кому-то другому!..

Все замолчали. За окном по-прежнему свистел ветер, завывал буран, здесь же, в бараке, было тепло, в печке гудел огонь. Кто-то пил чай за общим столом, кто-то, уютно прикорнув на нарах, крепко спал, слышно было лишь тихое посапывание.

— Ну и беззаботный человек! — заметил тот же брюзга густобородый, натянувший на себя одеяло. — Еще не ночь, а он так храпит!

— Да как вы смеете так его называть? — возмутился Ака Навруз. — Это солдат революции, воин Михаила Фрунзе, а его имя — Хакимча! Было время, когда он в такие же вот точно бураны и морозы сутками не вылезал из седла, когда того требовало дело!.. А вы!.. Зарубите это себе на носу, земляк, и не бросайте слов на ветер!

Ака Навруз, давая отповедь наглецу, вспоминал и свои молодые годы, когда он вместе с усто Баротом в шестнадцатом году по приказу царя Николая вместе с другими инородцами был принудительно сослан на работы в Сибирь.

Мысли Ака Навруза будто передались Барот-амаку, он почувствовал настроение друга, посмотрел на него поверх очков в белой металлической оправе. Взгляды их встретились, и они понимающе, благодарно улыбнулись друг другу.

В прихожей барака стукнула дверь, было слышно, как кто-то отряхивался, сбивал с ног веником снег. Вошли Сорокин, Олимов и Куликов, добравшиеся наконец на своей «эмке» до общежития. Поздоровались со всеми за руку и пошли прямо к печке греться.