Солдаты без оружия

Ака Навруз, занятый со своими товарищами столярными работами в мастерской, разместившейся в одном из зеленых домиков-времянок, посматривал на градусник за окном и от удивления покачивал головой: мороз крепчал, ртутный столбик все полз и полз вниз.

— О-о-о! Двадцать три! — изумлялся и столяр Хамдам Очилов, глядя на градусник. — Вчера еще, помнится, в это время было двадцать!..

— Теперь, друг, так и будет до окончания зимнего сорокадневья. Мороз будет крепчать, здесь ведь Урал, — подкладывая длинное бревно под электрическую пилу, пообещал уроженец этих мест Макар Максимыч, обросший густой щетиной и не бреющий ее, чтоб не морозить лица.

— Сам-то мороз не так страшен, — сказал Холмурад-ака, строгавший доски после распилки. — Только вот ветер больно холодный, неприятный, словно ножом кожу прокалывает, черт возьми!..

Он был недалек от истины. В степи, под Каменкой, если мороз и ослабевал на несколько дней, тотчас начинал дуть резкий и порывистый ветер, не давая возможности ни дышать, ни смотреть, ни ходить, свободно выпрямившись. Поэтому все, кто работал на открытом воздухе, утеплялись как могли. Вот когда торжествовал густобородый Кучкарбай и мог вдоволь посмеяться над теми, кто укорял его за то, что он кутается не в меру!..

— Чему радуетесь, Кучкарбай? — спрашивали его те, кто работал рядом.

Стоя у входа закрытой с трех сторон кузнечной мастерской, он смеялся еще сильнее.

— Да вот, смеюсь над теми, кто упрекал меня утром! А сами-то, сами дрожат от холода, как тополиные листья на ветру!..

Хакимча-фрунзевец, стоя у наковальни, обрабатывал вместе с усто Баротом раскаленный брусок железа. Услышав эти слова, он резко оборвал Кучкарбая:

— Вы сами-то хоть на минутку вышли бы из кузницы на мороз, отошли от огня, вот тогда мы и посмотрели бы, каково вам придется!

Кучкарбай мгновенно, будто уже очутился на леденящем ветру, втянул голову в плечи, вернулся к наковальне, надев толстые брезентовые рукавицы, и стал суетливо перекладывать с места на место готовые инструменты и те, которые еще требовали обработки.

Прислушиваясь к перепалке своих товарищей, Барот-амак озабоченно улыбался и, продолжая работать, с головой погрузился в собственные думы… Да, мучительно трудно привыкать людям к новой работе, жизни. День ото дня все тяжелее условия труда. А поглядеть, во что превратилась одежда на иных, так прямо плакать хочется. Не прошло еще и трех недель, а у многих она вышла из строя: у кого порван рукав, у кого нет куска подола, у кого разваливается единственная пара обуви. Истощались и запасы еды. Той нормой хлеба и продуктов, что получали по карточке рабочие, накормить досыта было трудно. Изменятся ли эти условия в будущем, кто знает? Немало трудармейцев в последнюю неделю простудились и слегли. Уж закончилось бы все добром да поскорее зима эта свирепая проходила…

Хакимча, догадавшись, очевидно, по выражению лица усто Барота, о чем тот думает, все же рискнул полюбопытствовать:

— Усто, наверное, Кучкарбай испортил вам настроение?

— Конечно! Тупица! Совсем не сочувствует людям и, поглядите-ка, еще насмехается, безмозглый! — разразился гневной тирадой усто Барот. — Пусть с завтрашнего дня поработает землекопом, сам увидит и поймет, как тяжело другим!

Хотя за ударами молота, стуком и звоном ударяющихся друг о друга заготовок, которые перетаскивали рабочие, Кучкарбай не расслышал слов усто Барота, все же он поймал на себе его недовольный взгляд и понял, что тот рассердился не на шутку и сейчас скажет ему что-нибудь не особенно приятное. Поэтому хитрец быстро подхватил первую попавшуюся под руку тяжеленную заготовку и потащил ее на улицу, надолго исчезнув из поля зрения усто Барота и Хакимчи. Через какое-то время Хакимча, выйдя на мороз, увидел Кучкарбая, сидящего на бревне, скрытом за стеной мастерской, греющего руки у наполовину потухшего костра и сосредоточенно что-то дожевывавшего. На минуту Хакимча, уставившись на него, застыл в удивлении. Кучкарбай же с безразличным видом продолжал работать челюстями, при этом усы и борода его равномерно двигались и он не сводил взгляда с костра. Проглотив наконец прожеванное, он, воровато оглянувшись, вытащил из-за пазухи новый кусок хлеба, набил им рот и начал жевать снова.

— Кучкарбай! — окликнул его Хакимча. — Вы блаженствуете, а работать должны другие? Так?

От неожиданности тот так и подскочил, и, наверное, кусок застрял у него в горле, потому что дыхание перехватило и он не мог слова выговорить. В это время невесть откуда появились Олимов с Харитоновым, они о чем-то беседовали. Кучкарбаю стало совсем худо: он не мог ни вздохнуть, ни охнуть. Заметив костер на снегу, Ориф на мгновение вдруг замолчал, а фельдшер Харитонов, подойдя близко к Кучкарбаю, насмешливо спросил:

— Не сделать ли вам, товарищ, какой-нибудь согревающий укол?

— Мы ведь выросли под солнцем, дядя Ваня, — покорно сложив руки, с трудом нашелся Кучкарбай, — поэтому холод нам противопоказан!

Ориф улыбнулся.

— Добавьте к этому, что мы еще и потомки огнепоклонников, ака Кучкар!..