Солнце сияло

Наконец мне удалось обрести тишину, и, поймав ее, я замер в том положении, в котором она меня застала. При этом у меня было чувство, что я стою на одной ноге, хотя на самом деле я все же стоял на обеих.

–Аллё! – снова произнес я. – Простите, не расслышал вас.

– Все прививаешь заморские яблочки к нашему дичку? – услышал я голос Юры Садка. – Невелики успехи. Если стоишь, постарайся сесть. А то упадешь.

Я похмыкал. Замечания в адрес моего «Панасоника» были справедливы, тем более что от бушевавших в нем ураганов страдал не только я сам, но и мои собеседники, однако отказаться от призрака свободы, обещаемого им, было сверх моих сил.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Привет! Говори. Чем это ты собираешься свалить меня с ног?

– Сел? – уточнил Юра. – О тебе забочусь.

– Давай-давай, – призвал я его не тянуть резину.

– Ну смотри. – Уже сами интонации Юриного голоса обещали известие, превосходящее по калибру любое, о каком только я мог помыслить. – Ты сонги свои кому-нибудь продавал?

– Сонги? – не сразу врубился я. – А, песни! Да нет, с чего вдруг. А почему ты спрашиваешь?

– Я и не сомневался, что не продавал, – не отвечая мне, отозвался Юра. – А их лабают. И вовсю. По ТВ крутят. Поздравляю, дождался. ТВ смотришь?

– Подожди, подожди, подожди! – Я понимал, что он не шутит, но слова его будто застряли на пути к моему сознанию, я не мог уразуметь, что это все значит. – Мои песни? По телевизору? Ничего не пойму.

Юра, однако, вовсе не был намерен разжевывать мне информацию и класть в рот, чтобы я ее лишь глотал.

– Такое имя: Арнольд Везунов, – сказал он, – тебе что-нибудь говорит?

– Арнольд Везунов, Арнольд Везунов, – забормотал я. Нет, такого имени в памяти у меня не было.

– А Лариса? – спросил Юра. – Певица по имени Лариса. Просто Лариса. Без фамилии.

Певица по имени Лариса! Меня осенило. Это он говорил об Ириной сестре. Клип, который я монтировал, крутился по всем каналам, я видел его тысячу и один раз, и точно: она подавалась без фамилии, просто Лариса. А Арнольд Везунов – это же ее Арнольд, его фамилия Везунов – именно так. Только он полностью находился в ее тени, никогда не поминался как композитор. Лариса и Лариса, одна Лариса – Фамусов вдалбливал в сознание меломанов новое имя с настойчивостью отбойного молотка.

– Это же Иркина сестра, – сказал я. О моем романе с Ирой я Юре в порыве откровенности как-то поведал. А с самой Ирой он был прекрасно знаком. – Родная ее сестра. Дочка сам понимаешь кого.

Настала пора и мне насладиться ответной растерянностью Юры.

– Дочка! – произнес он через мгновение молчания. – Твою мать. А я-то не мог ее идентифицировать. Кто ее, думал, толкает, как паровозом. А это она Иркина сестра, вон кто!

– А Арнольд – ее муж, – проявил я теперь полную осведомленность.

– То, что он ее муж – это-то ясное дело, – отозвался Юра.

– И почему ты интересуешься ими? Что, это они меня лабают?

Я спросил, не слишком-то веря в то, что спрашиваю, но ответ, что я получил, был утвердительный:

– Ну так зачем бы я тогда интересовался! Именно. Лабают, конечно, музыканты, Лариса поет, а Везунов пишется композитором. Второй день новый ее клип сразу по трем каналам фугуют.

Я подумал, что и в самом деле не мешало бы сесть. И остался стоять в коридоре над телефонной базой лишь потому, что не решался переступить с ноги на ногу, чтобы в ухо не ударили звуки бури.

– Может, ты ошибся? – спросил я.

– Ошибся! – воскликнул Юра. – Я все не мог просечь, откуда мелодию знаю. Ночь не спал, все крутил в себе. Знаешь, как бывает: пока не вспомнишь – не успокоишься. Заснул, просыпаюсь – твой сонг! Один к одному твой. Только слова другие. Сегодня, сейчас вот, снова послушал – ну, если это не ты, тогда я не музыкальный редактор.

Он мог и не прибегать к столь сильной аргументации – я не подозревал его в недостаточном профессионализме. Произнеся «ошибся», я усомнился не в его музыкальной памяти, а в собственной понятливости; мне требовалось подтверждение сообщенного им известия. Что-то вроде возведения его в квадрат – только в таком усиленном виде я мог усвоить его.

– По каким, говоришь, каналам фугуют? – спросил я, стараясь придать голосу абсолютное спокойствие. Спокойствие и полную безэмоциональность.

Юра ответил.

– И что собираешься делать? – в свою очередь, спросил он затем.

– Да надо сначала послушать, – постарался произнести я все с тем же арктическим спокойствием.