Солнце сияло

Оператором на клип я, естественно, пригласил Николая. Мне и в самом деле так хотелось делать все самому, что, будь то телесъемка, я бы прооператорствовал без посторонней помощи, но кинокамера – это для меня была терра инкогнита. На съемках, однако, я дорвался: заставлял Николая учить меня обращению с камерой каждую свободную минуту, и под конец несколько дублей сделал вместо него.

Лепил я клип на коленке. В студиях «Видео-центра» нельзя было и показаться, и пленки я проявлял на «Мосфильме», оцифровывал их, перегоняя на магнитные носители, в Агентстве печати на Зубовском бульваре, а монтировал по ночам в Стакане, используя свои знакомства с видеоинженерами. За время, что монтировал, я превратился в настоящего филина: в десять вечера у меня начиналась рабочая смена, в восемь утра заканчивалась, ложился я спать где-нибудь около полудня и просыпался ко времени, когда снова пора было собираться в Стакан. Стакан – постель, Стакан – постель, так я жил это время, что монтировал. Кассеты с исходниками, как и рабочую кассету с клипом, оставлять у видеоинженеров я не решался (видеоинженеры – самые безответственные люди на свете) и таскал всю их кучу с собой – туда-сюда, туда-сюда мимо милиционеров на вахте. Выписать материальный пропуск на вынос удавалось далеко не всегда, и милиционеры утренней смены, увидев меня с набитым рюкзаком за плечами, радостно оживлялись: отсутствие материального пропуска гарантировало им приварок к зарплате в образе американского президента Гамильтона.

Был конец марта, еще лежал снег, когда состоялся тот разговор с Лёней Финько, я нырнул в клип – будто в бассейн с водой, и не вылезал оттуда, ни на миг не высовывая голову наружу, без малого четыре месяца. Когда я вынырнул на поверхность и набрал в обессилевшие легкие кислорода, стояла уже середина июля, природа цвела и благоухала, асфальт на дорогах плавился и струил в воздух ароматы канцерогенов.

– Давай-давай, чем порадуешь, – сказал Юра Садок, устраиваясь в кресле перед телевизором, закидывая за голову руки и беря себя за косичку – что было приметой его возбуждения.

– Или огорчишь, – добавил Николай, опускаясь на стул около пианино и облокачиваясь о крышку клавиатуры.

Я мог показать им клип в Стакане, это было проще во всех смыслах, да кроме того – на профессиональной технике, но мне хотелось, чтобы они увидели его не в суете стакановского броуновского движения, не второпях, на бегу, а чтобы они были настроены на него, сосредоточены на нем, один на один с ним – так, да. О, это, конечно, было авторское тщеславие, признаю. Авторское самоупоение, задранный хвост. Но что же, может ведь человек в радости позволить себе насладиться ею?

Семь минут клипа мы провели в молчании. Нефтедолларовая девушка пела, то возникая на экране, то сменяясь кадрами истории, которую я придумал для ее песни, играл на трубе саксофонист, сверкал бликующим зеркалом лак его ботинок, скрипела ржавыми петлями полуотвалившаяся дверь заброшенного дома на пустыре с черными проемами окон, потерявших рамы, катился неторопливо по апоплексически пустой улице, перекликаясь игрой лака с ботинками саксофониста, лимузин 30-х годов…

Клип закончился, пленка захлестала по глазам черно-белой волной, и я выключил телевизор.

У, как долго, как мучительно, как тяжело было молчание, что наступило после шипящего щелчка, с которым моя «Сонька» известила о подчинении отданной ей команде.

– Не по Сеньке шапка! – проговорил затем Юра.

– То есть? – опережая меня, недоуменно вопросил Николай.

– Клип не по голосу! – снова восклицанием ответил Юра. – Этот бы клип – да тому, кто звук может выдать.

– А кто это у нас сейчас звук может выдать? – вновь вопросил Николай.

– Тоже верно, – согласился Юра. – Голосов сейчас почти ни у кого нет. И у этой нет. Самовозом не попрет. Нефтедолларами будут дорогу смазывать – раскрутится. Не будут – заглохнет на месте. Хоть ты ей какой клип состругай.

– Ты о клипе, Юра, – сказал я сипло. Оказывается, мне пережало связки. Я откашлялся и повторил: – О клипе. Что клип?

– А, клип! – Юра отпустил косичку, которую так и продержал все это время руками, и взмахнул ими. – Извини! Я же говорю: не по Сеньке шапка. Хороший клип. Вполне продукт. Смотрится. Я, честно говоря, даже удивился.

Николай перебил его:

– Чему ты удивился? А я и не сомневался, что у Сани получится.

– Ну вот ты не сомневался, а я удивился. – Юра, казалось, до сих пор не верил, что это мой клип. – Репортером он может, музыку сочиняет, и теперь еще клипы клепать стал. Никогда раньше ничего подобного – и вдруг.

– А вот Саня у нас такой. Полифонист. – Николай подмигнул мне и выставил перед собой два кулака с торчащими вверх восклицательными знаками больших пальцев. – Все отлично. Куда хочешь с этим клипом. И на тот же фестиваль, о котором ты говорил.

– Нет, тут какие сомнения могут быть. Конечно, – согласно закивал Юра. – И я у себя в эфир дам. С удовольствием. Пусть только бабки платят. Ради тебя, Сань, – тут он пустил смешок, – я ей даже максимальную скидку у нашего коммерческого директора выбью.