Солнце сияло

Парадоксальным образом от этой мысли о цивилизации как отлаженной системе учительства и ученичества мы пришли к положению об абсолютной ценности человеческой жизни. Иначе говоря, ее со-равности самой Вселенной. Вероятней всего, так получилось, потому что в нашем разговоре возникла атомная война. Которая вот уж точно – путь в пещеры. Общество, где жизнь человека не имеет высшей ценности и убийство – обыденность, это общество – такая же угроза цивилизации, как обрыв цепи «учительство – ученичество». Аромат смерти, витающий в воздухе, обессиливает человека, как принятый яд, превращая его в подобие растения. Растения же не способны создавать цивилизаций. Может быть, они и думают, как полагают сейчас некоторые ученые, но, несомненно, только о том, как лучше превратить свет солнца в кровь хлорофилла.

Этот наш разговор с Ловцом происходил много позднее того времени, о котором я сейчас рассказываю, но потом я часто вспоминал его в связи с теми событиями, что обрушились на меня вскоре после того, как я сделал клип нефтедолларовой девушки.

Тогда, летом 1994 года, сознанию еще не были привычны известия о заказных убийствах, как это станет чуть погодя. Даже убийство Димы Холодова из «Московского комсомольца», а там и первомартовское убийство Влада Листьева в 1995-м еще были восприняты как катастрофа, как нечто запредельное, немыслимое и, в общем, случайное. Того, что это закономерность, не ощущал еще никто. Или мало кто. Во всяком случае, о себе я точно могу сказать: не ощущал.

Убийство Листьева, кстати, я воспринял достаточно лично. Не только потому, что объединяющее пространство Стакана делало его происшедшим словно бы рядом с тобой и тебя как бы даже опахнуло жарким ветерком от пролетевшей пули. Я с Листьевым, когда он стал главой одного из каналов, связывал некоторые надежды. Я собирался подойти к нему и попросить работу. Я ждал лишь, чтобы побольше прошло времени после моего изгнания, чтобы горбачевский скандал выдохся, потерял остроту, ушел в прошлое. Листьев знал меня по своей программе, я у него бывал на ней, выступал, а после моего изгнания, когда мы случайно пересеклись, я увидел в его глазах тот особый интерес, который, почувствовал я, позволял мне надеяться.

Впрочем, летом 1994-го и Дима Холодов, и Влад Листьев были еще живы, и убийство, вошедшее в мою жизнь, не имело ни к одному из них отношения. Но уж и было оно для меня личным так личным. Личным настолько, что больше некуда. Хотя и не представлявшим никакого общественного интереса, так что сообщение о нем не попало ни в какие выпуски новостей, не было напечатано ни в одной газете.

О нем никто нигде не говорил – я о нем и не знал. Лёня Финько пока глухо молчал, не делая мне никаких предложений, и я занимался тем, что устраивал снятый мной клип по разным программам, получая за каждый эфир от нефтедолларовой девушки оговоренную сумму. Куда-то торопиться, как это было всю весну и первую половину лета, гнать с работой к назначенному сроку, бодрствовать двое суток подряд и вновь вскакивать, поспав четыре часа, – ничего такого не требовалось, и уменя сложился расслабленно-сибаритский образ существования. Я вставал к двенадцати часам дня, к трем доезжал до Стакана и потом болтался там с этажа на этаж или сидел в буфете, ожидая и ловя нужных людей. На клип спонсор девушки не пожался, а на эфиры отпускал ей американских президентов весьма скупо (или скупердяй-ничала она), за те деньги, что она платила, брать к себе клип никто не хотел, из десяти разговоров успехом увенчивался один – КПД моего бизнеса был близок к паровозному.

Эта моя ленивая барская жизнь в один прекрасный день была прервана звонком в дверь. Я только проснулся и еще лежал в постели, глядя в окно на небо и пытаясь определить по нему, что за день стоит и как, соответственно, одеваться. Звонок в моих планах на предстоящий день предусмотрен не был.

Меня автоматически подкинуло с дивана, и я босиком, в одних трусах заспешил в прихожую открывать. Задуматься о том, зачем мне спешить и кто вообще может мне звонить в дверь, – этого я даже не успел. В голове у меня было просторно и чисто – ни единой мысли.

В наказание за то, что у меня было там так просторно и чисто, я по голове и получил. Едва успев открыть дверь. В лоб около виска – с одной стороны, с другой, отлетев с порога обратно в прихожую, вообще мигом перестав что-либо соображать и полуослепнув. Хотя то, что в распахнутую дверь стремительными тенями ворвались двое, – это я уловил. Одна из теней метнулась в глубь квартиры, другая ловко взяла мою руку в захват и, заставив меня с криком прокрутиться на месте, так же ловко завернула мне ее за спину. Тень, метнувшаяся в комнату, пролетела на кухню, сунулась в санузел, захлопнула дверь и сгустилась в человеческую фигуру в прихожей около нас.

– Один! – сказала она.

В глазах у меня понемногу прояснялось. Вот тебе на, пришла в голову первая мысль. Я боялся, не наврежу ли себе, таская весной камеру как оператор, а тут, не согрешив, заново получить отслоение сетчатки!

– Что вам надо? Вы кто? – прохрипел я.