Солнце сияло

Потом, задним числом вспоминая этот момент, я буду поражен тривиальностью своего вопроса. Не мог спросить что-нибудь пооригинальнее.

– Сейчас узнаешь кто, – было мне ответом.

Тот, что заворачивал назад руку, толкнул меня в комнату, второй вошел следом за нами, что-то металлически пробренчало за спиной, другую руку мне тоже завернули, и я, не успев ничего осознать, оказался в наручниках.

Фактор внезапности – великая вещь: меня в этот момент можно было показывать в цирке – распилить пополам пилой, причем без всяких зеркал, вполне по-настоящему: я бы ничего не почувствовал. Настолько я был оглушен.

– Вы что? Вы кто? – только и сумел я вопросить еще раз.

– Садись! – толкнули меня теперь к дивану.

В конце концов, потянув паузу минут в десять, пошастав по квартире еще, покопавшись в кассетах и несколько просмотрев, мои посетители представились. Это не были грабители. Наоборот. Это были следователи из милиции. С чем я себя, получив от них сведения и даже взглянув на какое-то удостоверение, сунутое мне быстрым движением под нос, и поздравил.

– И чем, собственно, обязан? – постарался я произнести со всем доступным мне в этот момент достоинством.

– А не понимаешь? – В голосе спросившего прозвучали сардонические нотки.

– Капец на холодец. Добегался молодец, – добавил другой. Его голосом провещала сама высшая справедливость. – За грехи надо отвечать.

Не скажу, что у меня не екнула селезенка. Екнула, и еще как. Я не был безгрешен, вот уж точно. Грешен, и еще как. Все платы по клипу шли черным налом, черным налом я платил сейчас за эфиры, да и до этого, во что ни сунься – черный нал, сплошной черный нал, уклонение от налогов, нарушение закона!

Но все же я, отвечая этим сардоническим голосам справедливости, постарался, чтобы в моем собственном голосе прозвучало негодование глубоко оскорбленного законопослушного гражданина:

– Я бы хотел получить ответ, чем обязан!

Мои непрошеные гости со значением переглянулись. Потом один поставил ногу на диван рядом со мной и завязал распустившийся шнурок. На свежей, только вчера застеленной мною простыне рельефно отпечатался след его ботинка.

– Давай в отделение пацана, – сказал он напарнику. – Посидит в обезьяннике – мозги ему прочистит.

То, что они не имели права врываться ко мне, тем более бить и тащить в отделение, мне тогда даже не пришло в голову. Впрочем, если бы пришло, что бы от того изменилось? Ну, я заартачился бы, отказался с ними поехать – и что? Что ты можешь в наручниках. И ладно, что я бы нигде никому ничего не доказал, но ведь еще же эта моя сетчатка! Я прямо взвывал про себя, вспоминая о ней.

Они провели меня со скованными за спиной руками к замызганным (кстати, почему машины у милиции всегда будто в коросте?) бело-голубым «Жигулям» на виду у всего полдневного летнего двора. Пенсионеров сидело кругом – как воробьев, гуляли с детьми молодые матери, паслась повсюду, убивая каникулярное время, пацанва всех возрастов, хлестко стучала об асфальт скакалка девочек – и все мгновенно вперились в меня, как в телевизионный экран, представляющий крутой криминальный сюжет. Зрелище было того достойно.

– Преступника поймали! Бандита задержали! В нашем доме жил! – слышал я за спиной восторженную перекличку пацанвы.

В обезьяннике – зарешеченной камере на виду у дежурного милиционера в отделении – я просидел до следующего утра. Утром все те же типы, что накануне ворвались ко мне в квартиру, вызвали меня на допрос.

– Ну что, поумнел? Будем колоться? – сразу же загремел на меня тот, что вчера зашнуровывал ботинок на моей простыне.

Тут, в гнусно выкрашенной блеклой салатовой краской убогой канцелярской комнатке на втором этаже районного отделения милиции, где все напоминало об оставленной мной два года назад казарме, я и узнал о Стасе.