Соловьи

— У меня все странное, — отвечал с печалью в голосе Христофор Аджемыч. — И фамилия, и имя, и отчество, и даже судьба. Когда-то моя фамилия звучала иначе: Подвиблов. Отец мой, должно быть, все же был из обрусевших греков. Родился я в Одессе, учился в Одесской консерватории, увлекался музыкой и языками. Мне в девятьсот девятнадцатом было двадцать четыре года, когда меня вдруг забрили в кавалерийский эскадрон буденновские конники и сделали трубачом. Там и дали мне эту фамилию писаря, не сумевшие ее написать правильно. Я не протестовал. Я был рад, что мне дали трубить и не тронули, — смеялся он с горькой улыбкой.

А потом жизнь Подвиблова-Повидлова пошла так стремительно, что уже в сорок лет он преподавал древнегреческий, латинский и иранский во многих высших учебных заведениях Москвы. В тридцать два года от роду он женился. Женился вначале, пожалуй, не столько по любви на Неточке Мелецкой, сколько по склонности уважать в ней породу, «из-за жалости к достоинствам утраченного рода», как говорил он сам. А скоро он полюбил Неточку «глухой», как говорил он, настоящей любовью.

Неточка Мелецкая была из рода когда-то высокого, знатного, даже богатого, о котором молодой Подвиблов слышал не раз. Один из последних старейшин его был даже прокурором святейшего синода и чуть ли не самым закадычным другом многогрешного и буйного Ивана Кронштадтского. Неточка была моложе Христофора Аджемыча лет на двенадцать, и если учесть, что женился он на ней в девятьсот двадцать седьмом году, то ей было всего двадцать лет, а ему шел тридцать второй.

Но уже к этой поре Христофор Аджемыч был работником чисто профессорского склада. К нему обращались по вопросам не только языковедения и языкознания, — видные ученые ценили в нем знатока древних литератур, особенно юго-восточных. К этой поре он очень напоминал и по обличью и по жизни чеховского Дымова. Вечно занятый и заваленный делами, он до полуночи просиживал над писанием статей в журналы, «дабы у Неточки все было».

А Неточка от нечего делать завела литературный салон, которого поначалу не чуждались даже ничевоки и имажинисты. Салон этот ее был плохонький, худосочный, но иногда и обновлялся за счет чего-либо свежего, и это Неточку устраивало. Вначале по совету очень плохого и порочного поэта Захарина-Минского назвала она свой салон «Зеленая лампа». А когда этого поэта убрали из города за дела, совсем не связанные с литературой, назвала она свой салон «Молодость». Тогда в нем стали появляться какие-то констромольцы. Скоро констромольцев вытеснила литературная шумливая молодежь, именовавшая себя «Юг — Запад».

А потом Неточка, когда времена как-то изменились, решила переориентироваться на людей более солидных. В ее «Зеленой лампе» стали появляться даже профессора с Брюсовских курсов, которые спорили о МАППе и РАППе, о диалектическом методе в литературе, о Булгакове и Пантелеймоне Романове, и скоро из ее салона на свет вышло бранное ругательство: «Ах МАПП твою в РАПП!». Автором его была сама Неточка, умевшая неплохо разбираться в этой части «народного творчества».

О чем они говорили в ее салоне? О скуке «всенародной жизни», о новых рифмах и «горлопанстве» Маяковского, о газете «Читатель и писатель», которую разносили каждый раз в прах, о продаже КВЖД и бедственных делах русских в Харбине. А иногда и о Бунине, о Скитальце, о Куприне и Шаляпине.

На круглом большом столе горела большая, под зеленым абажуром, лампа, в углах стоял полумрак. И из этого полумрака выглядывали бледные лица беседующих, задернутые табачным дымом. Неточка, развалясь картинно на тахте, подобрав под себя ноги, мастерски руководила течением бесед и ждала одиннадцати, то есть того часа, когда войдет Христофор Аджемыч. Он входил, совсем как чеховский Дымов, открывал настежь дверь в комнату, служившую и столовой и кабинетом ему, и приглашал гостей Неточки закусить.

В час ночи Акимовна, кухарка и мажордом Неточки, уже никого не стесняясь, ворчала на всю низкую кухню с черными потолками всегда одно и то же: «Угощать их котлетами, пирожками! Тоже благородные! Да они и без пьяна собаку в шерсти сожрут. А они им ликеры, парфейны льют! Не доведет это баловство до добра. Вон уж и так дворник спрашивает: «Кто такие?»

Неточка в ворчание Акимовны не вмешивалась, только иногда деспотически говорила: «Да будет вам!» А Христофор Аджемыч вообще ничего не знал, что творится в салоне его жены, да и знать не хотел: «Неточка вне подозрения!»

К этой поре Христофор Аджемыч любил свою Неточку уже той ровной, привязчивой, но спокойной любовью, какою любят зачастую много перестрадавшие или утомленные делами, незаметно стареющие люди, не желающие для себя в жизни совсем, совсем никаких перемен. Христофор Аджемыч был из таких. К тому же он вечно был занят своими делами, Неточка — своими, и повода для недовольства у них никогда не было. Она звала его Христик, он звал ее Нетик, и они жили очень мило, никогда ни в чем не мешая друг другу.