Соловьи

Много позднее узнал Христофор Аджемыч стороной, что Неточка ушла тогда к тому бровастому поэту, которого он вовсе и не мог и не хотел заподозрить в уводе своей жены, что она вскоре, расторгнув брак с ним, Христофором Аджемычем, вышла замуж за бровастого, прижила с ним дочку, а потом и с бровастым разошлась, прожив с ним лет пять жизни трудной и не вполне обеспеченной. А потом Неточка и совсем затерялась среди служебного люда какого-то крупного ведомства.

Больше Повидлов о ней ничего не слыхал.

А сам он, прожив затворнической жизнью с год в том городе, куда махнул не думая, наконец, пришел в чувство, дал зарок никогда больше не возвращаться в столицу, хотя друзья и тянули его обратно, и вслед за этим взял да и женился сам. Женился он на овдовевшей как-то разом учительнице одной из школ того областного города, в который занесла его судьба, женился на Надежде Викторовне Оборимовой, потерявшей мужа, когда ее Лёвику не было еще и пятнадцати лет: муж, работник облздрава, эпидемиолог по специальности, погиб на лосиной охоте от случайного выстрела стрелка-дурака, который принял его меховую шапку за бок лося. Женился, стал жить, как он сам не раз друзьям говорил, «мелким сочинительством», а через год после женитьбы изменил и это — взял да и перебрался вместе с семьею в Житухино, где у матери Надежды Викторовны был собственный дом. Авдотья Прохоровна, мать Надежды Викторовны, «землемерша», как звали ее в Житухине люди, помнившие ее мужа, землемера Григория Аполлинарьича Глаголева, жила одна в этом доме, комнат внаем не сдавала, а все ждала в дом овдовевшую дочь свою с внуком, готовясь к спокойной старости.

Оборимова с Повидловым приехали в Житухино в то время, когда оно было уже селением районным, электрифицированным и заводило свое радио. На этом радио и начал свою работу Христофор Аджемыч, не бросая работы и над переводами, и над тем, что называл оригинальным, если подвертывалась для этого тема.

Только и тут не повезло Христофору Аджемычу. Правда то, что сказал он однажды Гондурасову, что все у него в жизни было странно. Едва Христофор Аджемыч обжился в Житухине, как умерла неожиданно Надежда Викторовна, а за нею скоро с горя и от болезни сердца и теща его, Авдотья Прохоровна.

Однажды в вечерний час за чайным столом, снимая бисерную «наседку», гревшую чайник, — а Надежда Викторовна собиралась подлить горячего чаю в стакан мужа, который стоял уже полуостывшим оттого, что Повидлов был занят чтением какой-то рукописи, — она вскрикнула коротко, уронила чайник на пол, хотела встать со своего места, но тут же рухнула и сама на пол. Горлом пошла кровь, наступила икота, и когда почти в неглиже, накинув на себя только пальто, прибежал местный молодой врач Бесшубнов, Оборимова была мертва.

Почти так же, но не вставая с постели, в которую слегла после смерти дочери, скоро умерла и Авдотья Прохоровна, и Христофор Аджемыч справил двое похорон в один год, оставшись, как говорил сам Повидлов, «на руках» с Лёвиком. И хоть мальчик давно уже ходил в школу, первое время Христофор Аджемыч не знал, что с ним и делать. А потом все у них обжилось. Они перебрались жить из двух больших, печальных комнат в доме в одну большую — «коридорную» и затем, что так можно будет сэкономить хоть на топке печей, и затем, что эти комнаты не будут напоминать им о постигшем их горе. Две большие комнаты Повидлов попросил коммунхоз заселить желающими. В этих двух комнатах в доме в разное время потом жили разные «чемоданщики», то есть люди, не стремившиеся застрять на работе в райцентре надолго. А последнее время в них жил с семьею «сам друг» Петр Текучев, а затем занял их и одинокий Головачев. В сорок втором, по девятнадцатому году от роду, оставил Повидлова и Лёвик Оборимов — ушел на фронт. На прощанье впервые в жизни с ним распили, чокнувшись за благополучие, они полбутылки шампанского, и Христофор Аджемыч остался один. В тот же вечер вторую половину Христофор Аджемыч плотно укупорил, залил сургучом и положил на хранение под подушку, сказав себе печально: «Выпьем при встрече после войны» — и осиротел окончательно.

Но вот и война кончилась, а Лёвик все не откликался. Но вот и с фронта все пришли, а Повидлов все берег под подушкой бутылку и все ждал сына.

Так сложилась судьба Христофора Аджемыча. Гондурасов долго помнил его слова: «У меня все странное. И фамилия, и имя, и отчество, и даже судьба».

Первые две-три недели, поселившись в доме Повидлова, Головачев ничего не знал о нем и не находил необходимым что-либо узнавать. «К чему это знакомиться, — подумал он. — Чем меньше знакомых, тем лучше». Также он решил ничего не сообщать Повидлову о себе.

А на новую службу Павел Матвеич встал, как часовой на границе, — все по форме, и винтовка заряжена. Вставал рано, приходил поздно, обедал в райкомовской столовой или там, где заставало дело, но ночевать ехал каждый раз к себе.