Сомбра: Театр Машин (СИ)

Меч активировался, шляпа раненой птицей слетела, сбившись резким выпадом. Лезвие рассекло пасть от шеи к макушке. Садовник с хлюпаньем завалился назад, кусок его головы съехал, выпустив из-под бинтов абсолютную черноту. Тьма свернулась пружиной в попытке вернуться к телу, щупальца выплеснулись из черепных краев и, спустя секунду, бессильно опали, разлившись по полу. Обезглавленное тело ссохлось, мозг съежился инжиром. Если бы Зай посмотрел на садовника дольше, то заметил бы, как истончились бинты и мумифицировались органы. Только ему было не до этого.

Он не мог видеть и воспринимать, даже если бы захотел. Сейчас он находился во власти чувств. Лезвие пело, вгрызалось в плоть и вспарывало ее, раскидывало ошметки. Пачкались кровью фартуки, осенними листьями падали шляпы, безуспешно и фаталистично цепляясь за воздух нитями, будто паучьими лапами. Их хозяева расцвели мазками кисти в ужасном этюде. Головы обратились сорванными тычинками, тела — лепестками, тьма пыльцой усеяла стены. Ветер следовал за непреклонным мечом, который рубил и резал, безупречно выцеливал мозг и расправлялся с ним за удар.

Зай танцевал вместе с ним. Находя жертву, он расправлялся с ней как кот, игравший с забившимися в угол мышами. Они не сопротивлялись, только вскидывали худые руки, закрывая головы, поэтому конечности отделялись первыми.

Так продолжалось, пока груда мяса и костей, черноты и бинтов не заполнила пространство. Нельзя было разобрать, что и кому принадлежит. Торчали кочергами кисти рук, половинами дынь валялись расколотые черепа. Смрад, подслащенный запахом сирени, щекотал ноздри.

Зай кромсал без устали и остановился, когда погибли все. Опустив меч, он обвел безумным взглядом устроенную бойню. Райви лежала на столе, а кругом валялись обезображенные садовники, убитые им. Зай впервые поднял руку не на сомбр, оттого весь дрожал. Но разве были они людьми? Он стал задавать этот вопрос слишком часто.

Он сполз вниз, прижавшись спиной к холодному боку стола. Заляпанный до рукояти меч выпал из ладони, в углах глаз защипало. Зай поднял подбородок, устремив взгляд к небу, распростертому так далеко, словно и не в этом мире. Зай устал. Он больше не понимал ничего, кроме одной вещи — дороги назад нет. Он вырезал надежду на возвращение своими руками. Однако жалел он не об этом, а о тех, кого не вернуть, среди них почти никого не осталось в живых. Почти. Он думал, что никогда не увидит Райви и что смерть Виктории ничего не изменит. Он много чего думал. А если что-то случится с Восьмым, что будет тогда?.. Та вещь, думать о которой хотелось меньше всего.

========== Дело #28: Пламя памяти ==========

Голова Райви легла на плечо. Она ощущалась деревянной, как и тело, пропитанное алькалиновым раствором. Зай завернул Райви в простыню, он не хотел оставлять ее среди трупов. Не отпускала мысль, что было бы, не испугайся он тогда. Наверное, она бы не умерла. И Виктория. И, быть может, остальные.

В опустившихся сумерках собор помрачнел. Зай нес Райви, не чувствуя усталости и боли. Они пропали, стоило схватиться за меч. Мир теперь виделся чище и яснее, чем раньше. Зай поднимался все выше по покатому полу, пока дорога не привела на крышу. Вдалеке, скрипя суставами, крутилось колесо обозрения, ворочала качелями карусель. По промерзшей парковой запруде шагали люди, из центра собора на них открывался отличный вид. Кругом крыши расположились навесные мосты до башен. Здесь смога не существовало. Среди белых цветов под прозрачными колпаками стояла большая чаша на паучьих ногах. В нее отправилось тело Райви.

Угольная пыль осела на руки черными мушками. Пальцы скользнули к нагрудному карману за зажигалкой, вспомнив об отсутствии кожаной куртки лишь после. Знакомые вещи исчезали, растворялись в забвении вместе с отказом от них. Старые привязанности рассыпались как карточный домик, открывая дверь в неизведанное новое, свободное от них, и оттого пугающее.

У стен нашлись канистры с маслом, а в чугунном держателе — закрепленный в воске фитиль и пара зажигалок. Взяв все, Зай залил Райви маслом. Он действовал быстро и умело, будто всю жизнь только этим и занимался, и ничуть не сомневался в предназначении вещей.

Чирк — фитиль дрогнул на ветру, а угли занялись огнем. Он облобызал запястья, раскалил лодыжки, подплавил золотые трубки. Жар дыхнул в лицо, вынудив отойти. Дым восходил неровно, не сразу. Набухая, он лопался серыми шарами, извиваясь в дикой пляске. Зай до последнего смотрел на Райви и то как слезала кожа, оголяя мышцы. Как топился жир и топорщились желтоватые кости, как чернел металл. Зрелища хуже не было, но Райви не умирала, она уже не была жива. Она возносилась — и в этом была своя, особая красота.