Сорок одна хлопушка

– Мэр Ху, лысый мэр, манеры ещё лучше.

Лицо мэра просияло:

– Спасибо, глава провинции! Прошу вас дать указания.

– Как я погляжу, очень хорошо! Многие товарищи у нас в смысле идеологии закоснели, бог мяса, храм бога мяса, разве это не очень хорошо? И смысл глубокий, и бесконечное очарование.

Мэр зааплодировал, за ним все остальные, хлопали минуты три. Замглавы при этом три раза махнул рукой, прося остановиться.

– Нам нужно быть посмелее, воображение должно быть побогаче, если мы можем нести народу доброе, я считаю, что нет ничего, что нельзя было бы сделать.

Замглавы продолжал речь, он ещё больше развивал свою идею, подняв голову и глядя на горизонтальную доску с названием заброшенного храма перед ним, он указывал:

– Вот, например, этот храм Утуна, считаю, его надо восстановить. Вчера вечером я просматривал региональные хроники, там сказано, что в этом маленьком храме всегда возжигали множество ароматных свечей, а во времена республики[64] один чиновник издал указ, запрещающий людям приходить и ставить свечи – вот храм постепенно и пришёл в упадок. Поклонение Утуну говорит о стремлении народа к здоровой и счастливой жизни, что в этом плохого? Срочно выделите средства на его восстановление и начинайте вместе с возведением храма богу мяса! Это два заметных преимущества прироста экономики ваших двух городов, пока в этом не захватили первенство другие города провинции. – Мэр поднял рюмку с «Маотай» пятидесятилетней выдержки:

– Глава провинции Сюй, от лица населения двух городов поднимаю рюмку в вашу честь.

– А разве только что не поднимал? – поинтересовался замглавы.

– Только что было от лица народа всего города в благодарность за решение построить храм богу мяса и восстановить храм Утуна, а теперь – от имени всего города я благодарю главу провинции Сюя за написанную им вывеску храма, – провозгласил мэр.

– Такое написать я не смею, – стал вежливо отказываться замглавы.

– Вы, глава провинции Сюй, прославленный каллиграф, а также человек, давший добро на возведение храма, если вы не напишете эти иероглифы, нам его и не возвести, – заявил мэр.

– Это вы утку на насест гоните, – отнекивался замглавы.

Тут встал один местный ганьбу из свиты:

– Глава провинции Сюй, у нас тут все говорят, что вам следует работать не главой провинции, а каллиграфом. Благодаря этому ремеслу вы за год можете стать миллионером!

– Поэтому, – добавил мэр, – сегодня мы хотим ограбить главу провинции среди бела дня, как говорится, постучать по его бамбуковому коромыслу, чтобы он написал нам эти иероглифы и сказал, сколько это будет стоить.

Удлинённое лицо замглавы покрылось румянцем, он пошатнулся:

– Добрый У Сун[65] с горы Ляншаньбо, добавляя вина, прибавлял сил, а я, добавляя вина, прибавляю духа. Каллиграфия… каллиграфия есть сущность бытия! Кисть и тушь – слуги её!

Замглавы схватил большую кисть, окунул в густую тушь и одним уверенным взмахом вывел на бумаге три больших иероглифа: «Храм бога мяса».

У сточной канавы перед станцией контроля мясной продукции появилась поленница дров, а на ней немного мяса, в которое была впрыснута вода или оно изменило качество – тут были и свинина, и говядина, и баранина… Мясо издавало неприятный запах, над ним висело печальное жужжание, ручки, усыпанные пятнами плесени, рассерженно махали. Одетый в форму Сяо Хань со станции контроля принёс ведро бензина и торжественно вылил на эту тухлятину.

На пустыре за воротами мясокомбината устроили временную площадку для собраний. Между двумя деревянными шестами натянули наискось транспарант, на нём большими иероглифами написали лозунг. Как говорится, иероглифы были незнакомы, но я понимал, что там может быть написано: поздравление с началом работы комбината. Обычно запертые, ворота комбината были широко распахнуты, по обе их стороны на кирпичных тумбах прикреплены парные благожелательные надписи красного цвета, их содержание тоже было понятно, хоть иероглифов я не знал. Под транспарантом расставили несколько длинных столов, застелили красной материей, к столам поставили стулья, а перед ними красовалось с десяток пёстрых цветочных корзин.

Держась за руки, мы с сестрёнкой бегали туда-сюда между этими местами, где ожидалось самое интересное. Сюда пришло много народу из деревни, и все тоже бесцельно ходили туда-сюда. Мы заметили Яо Седьмого – его лицо выражало смешанные чувства. Заметили мы также Сучжоу, шурина Лао Ланя, он сидел на корточках на дамбе и наблюдал за плывущим по сточной канаве мясом.

По шоссе между двумя населёнными пунктами приехали два микроавтобуса-«буханки», из них выскользнули несколько человек с телекамерами и ещё несколько с фотоаппаратами на шее. Ясное дело, репортёры. Я знал, что с репортёрами дело иметь непросто, лица у них у всех надменные. Стоило им выйти из машины, как из ворот торопливо вышел Лао Лань, за ним – отец. Расплываясь в улыбке, Лао Лань приветственно махал репортёрам:

– Добро пожаловать, добро пожаловать!

Также расплываясь в улыбке, им махал и отец:

– Добро пожаловать, добро пожаловать!

Журналисты ценили свою работу и тут же принялись за дело.