Совесть. Гоголь

   — Было время, она околдовала меня, наша действительность. Я чуть было не задохнулся. Я чуть не умер. Я жил как без света, без воздуха, в темноте, в духоте. И вот померещилось мне, что разумна она, понимаете, что разумной необходимостью всё оправдано в нашей действительности.

Он лишь плотнее сложил свои мягкие губы, ощущая, как холодная неприступность разливается в глазах и в лице. Его обескуражило и восхитило это внезапное признание. Он угадывал, что ошибся, настраиваясь скучать, что в присутствии этого человека не изведаешь и тени скуки: человек этот был неожиданность. Он и представить не мог, собираясь к Белинскому, что тот сам заговорит о своём примирении с русской действительностью, которое разразилось крикливо и бурно, — с такой жестокостью, бешенством, с такой непримиримой враждебностью обрушивался Белинский на всех, кто не желал понять или почитал для себя недостойным оправдывать то, что не могло не вызывать отвращения. Белинский не ведал ни пощады, ни снисходительности, не останавливался ни перед каким оскорблением, а спустя всего-навсего год, осудив своё примирение с расейской действительностью, как полюбил с презрением её величать, без всякой пощады, без малейшего снисхождения обрушился на себя самого, на прежние свои монологи в журнале и на прежние оскорбленья свои.

Чувства, сходные по тону и смыслу его смятенной душе, ^г

оже были слишком знакомы, однако он, также слишком, был убеждён, что мало у кого достанет наивности, бесстыдства или стыда, чтобы публично заговорить, без малейшего вызова со стороны, о такого рода конфузе, и по этой причине, уловив, с какой потрясающей искренностью Белинский каялся в своей величайшей ошибке, он заслышал в душе уважение к нему. Он и сам не стеснялся публично каяться в своих самых постыдных ошибках. Он и сам отказывался от недозрелых своих повестей, с течением времени обнаружив в них всего лишь первую пробу пера. С этой стороны они оказывались удивительно сходны, и становилось ещё труднее решать, как повести себя с таким непредвиденным человеком. Он колебался и хотел бы скрыть свои колебания, пристально наблюдая, чтобы лицо оставалось непроницаемым и равнодушным, напоминая себе, что и на этот раз мог вполне затесаться в ошибку, из осторожности уговаривая себя, что всё ещё надо проверить, осмыслить и разгадать, а Белинский тем временем с непритворной открытостью глядел на него, так что искрами золотились голубые глаза, и горячая признательность звучала в негаданной речи:

   — Это вы меня спасли от неё! Клянусь вам, что вы! Примите мою сердечную благодарность, пусть с большим опозданием, однако ж примите!

Вскинув голову, он глядел изумлённо, не веря ушам, не понимая уже ничего. По правде сказать, молодого критика читал он в журналах немного, однако из того, что читал, ему всюду слышалась разящая сила ума, в такой мере всякое слово с каким-то пламенным убеждением швырялось в толпу, было выпукло, ярко, как более ни у кого в журнальных статьях, выдавая непоколебимую самостоятельность мысли. Полно, такого рода людей не спасают, скорее другие находят спасенье у них. Стало быть, с такой исключительной страстью мог бы благодарить или невиннейшего свойства добряк, или же опытный, искушённый плести всевозможные петли хитрец, но Белинский не выглядел хитрецом ни на грош, тогда как уверовать в невинность и доброту чуть не всем ненавистного гладиатора журнальной вражды он в одно мгновенье не мог. Тут его сбивали с толку на каждом шагу. Он бросил на своего собеседника пристальный взгляд.

Без видимой причины, совершенно внезапно Белинский весь вспыхнул и заговорил с неподдельным восторгом, волнуясь, крича и спеша: