Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Пришвин предварил запись этого сна замечанием о том, что на охоте «все, что пропущено, в голове потом является сразу с такой силой, какой не добьешься в правильной жизни». В этом сне то, что было опущено им в дневниковых записях о событиях террора, явилось сразу с особой силой и в форме, какой не добьешься в правильно построенном повествовании. Запись этого сна является важным моментом в разговоре с собой, которым Пришвин считал дневник: сон говорит ему на своем суггестивном языке о его положении свидетеля террора, неустойчивом и в практическом, и в психологическом, и в моральном отношении. Записав этот сон и уклонившись от его толкования, Пришвин остался наблюдателем своих иными средствами не выраженных, может быть невыразимых, эмоций.

***

До конца жизни Пришвин продолжал работать над книгой о канале (или работать «на канале»): она стоила ему огромных усилий. Когда после войны он возобновил свой труд, то описал в дневнике его смысл так:

24 февраля [1946]. Мне надо как автору подчинить себя, свое мнение, свое «хочется» единству мнений, называемому у меня в «Канале» именем «Надо». Словом, я сделаю с собой то самое, что сделают с собой мои герои – строители канала. И вообще «Канал» надо писать так, что мы, находящиеся на свободе, в сравнении с каналоармейцами, только очень относительно свободны, и что мы освещены одним светом этого Надо, и что это Надо несет нам ветер истории325.

История оказалась инструментом, который просветил всего человека насквозь, вплоть до снов.

В 1948 году Пришвин наконец сдал свой «великий труд» в печать как «свидетельство личного участия автора в современной жизни»326. Роман о канале, писал Пришвин в дневнике, это «окончательное решение этого вопроса в моем опыте»327. Однако рукопись Пришвина была отвергнута по идеологическим соображениям; потребовались обширные переделки. Пришвин записал в дневнике, что это был «такой удар по голове», что он заболел

328. Однако он приступил к переделкам. Годом позже он записал, что бóльшую часть жизни был «в плену» у своего романа329. Еще через несколько лет восьмидесятилетний писатель (который все еще работал над «Каналом») описал этот многолетний проект как часть своей жизненной задачи: «Моя задача во все советское время была приспособиться к новой среде и остаться самим собой…»330

Пришвин умер в январе 1954 года. Его книга о канале была опубликована посмертно, в 1957 году, под названием «Осударева дорога».

***

Мы, далекие потомки, не можем судить Пришвина, но один из его современников не воздержался от осуждения. Олег Волков (1900–1992) был, как и Пришвин, любителем и живописателем природы. Бóльшую часть жизни он провел на далеком Севере, в лагерях и ссылке. Когда в конце 1970‐х годов он писал воспоминания о пережитом, то думал о Пришвине. Одна из глав его книги, рассказывающая о лагере в Соловках (который Пришвин также посетил в 1934 году), называется «В краю пуганых птиц». Волков уважал Пришвина, но осудил его от лица всех заключенных безо всякого снисхождения:

Думаю, что никто из перемалываемых тогда в жерновах ГУЛАГа не вспомнит без омерзения книги, брошюры и статьи, славившие «перековку трудом». И тот же Пришвин, опубликовавший «Государеву дорогу», одной этой лакейской стряпней перечеркнул свою репутацию честного писателя-гуманиста, славившего жизнь!331

Онирическая автобиография писателя Вениамина Каверина