Ты мне сказал:— Любимая, смотри,как стало сердце, точно птица,беспомощно и безнадежно битьсяв плену твоем с зари и до зари!— О, что ты говоришь?!Я не силок,опутавший тебе внезапно ноги,и не гляди ты на меня в тревоге,как пленный сокол!Нет, я не силок.Свобода я твоя,и ты летив свой синий мир, в свой океан воздушный.Кроме полета твоего, не нужномне ничего на жизненном пути.А если ослабеют два крыла,сама твоими крыльями я стану,не дам сгуститься над тобой туману:твоя свобода —я всегда светла.Ты мне сказал:— Любимая, смотри,вернуть покой душе не удается.как пойманная рыбка, сердце бьется в твоем плену с зари и до зари.— О, что ты говоришь!Я не крючокс заманчивой губительной наживкой.Не трепещи ты пойманною рыбкой,не задыхайся!Нет, я не крючок.Свобода я твоя.И ты плывив зеленые бунтующие воды.Свобода я твоя.А без свободынет для тебя и для меня любви!
Я представляю это так:лет сто тому назадПод всадником споткнулся конь, подкова зазвенела,И пыль взлетела, и, дрожа, взглянул во тьму бурят:В полночной тьме сосна пред ним какая-то синела.Сосна?… Наверно, неспроста споткнулся вороной.И ворон неспроста, видать, кричал во мраке.И всадник вытащил тогда сосуд берестянойИ ровно на десять сторон плеснул хмельной араки.Еще с рожденья знал степняк, что духов гнев жесток,Что если вдруг споткнулся конь —того и жди прорухи…Он привязал к ветвям сосны поярче лоскуток,Чтоб подобрели наконец разгневанные духи.С тех пор прославилась соснакак темных сил жилье.И, одинокая, она жила в степи сожженной.И всяк поярче лоскуток цеплял к ветвям ее,И каждый голову склонял пред нею униженно.А дождь хлестал, и сыпал снег, и наползал туман,И у соснового ствола,вертлявый, словно дьявол,В тарелки медные гремел и бушевал шаман,И сам грозил, и сам рядил, и сам судил и правил.