Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Не исключено, что в 1940-е годы незаконной деятельности инвалидов войны способствовало относительно мягкое отношение к ним со стороны государственных структур. Так, в директиве Народного комиссариата юстиции СССР и Генеральной прокуратуры СССР от 23 июля 1943 года подчеркивалась необходимость «особого подхода» к инвалидам войны, впервые совершившим «мелкие правонарушения». Местные суды не всегда следовали такой линии, что в октябре 1945 года обернулось жалобой союзного Народного комиссариата юстиции на то, что «суды не расследуют причины, заставляющие инвалидов [войны] совершать кражи, и не ставят вопрос перед соответствующими органами относительно их трудностей при устройстве на работу»[455]. Не все, однако, смотрели на вещи подобным образом. Например, председатель исполкома Моссовета Георгий Попов в начале декабря 1945 года сетовал: «Надо понять, что никакой скидки [рецидивистам, имеющим по две или три судимости] мы давать не могли, вне зависимости от их заслуг перед нашей страной»[456]

. От местных судов ожидалось, что они разберутся, кто из подсудимых лишь оступился и нуждается в помощи, а кто решил «не возвращаться в советскую экономику и встать на преступный путь». Задача, безусловно, была непростой, учитывая, что инвалиды войны, как сообщал московский судья в 1945 году, составляли до половины обвиняемых по уголовным делам, которые в тот период рассматривались в народных судах[457]. Парадоксальным образом судейская снисходительность к искалеченным защитникам Родины иногда работала им во вред: некоторым отказывали в руководящих должностях, опасаясь, что в случае злоупотребления полномочиями их не удастся привлечь к уголовной ответственности[458]

.

Сложно судить, сколько именно увечных ветеранов воспользовались недоработками советского законодательства, обеспечивая себе более или менее терпимую жизнь. Мы знаем, что были истории впечатляющего успеха: можно вспомнить случай Вайсмана, описанный в главе 2. Но столь же очевидно и то, что множеству других приходилось бороться за выживание изо всех сил. Подобно миру советского официоза, теневая советская реальность тоже производила своего рода «сортировку» инвалидов. В обоих мирах некоторые преуспевали, но многие бедствовали. Вместо того чтобы занять зарезервированные для них рабочие места, требующие квалификации, многие инвалиды-фронтовики предпочитали работать охранниками или грузчиками[459]. Большинство свердловских инвалидов войны, которые уже не могли трудиться в своих прежних профессиях, устраивались в охрану или на другие подсобные работы[460]

. Несмотря на значительные различия между регионами и даже между предприятиями одного и того же региона, большинству покалеченных бойцов все же доставались низшие должности. И если на одном конце спектра находился Ленинград, где 75 % инвалидов войны в 1945 году занимались квалифицированным трудом[461], то на другом его конце можно было найти такие регионы, как Свердловская область, где автор внутреннего отчета, стремясь затушевать тот факт, что 82 % инвалидов войны получили не слишком хорошие рабочие места, сосредоточил внимание на оставшихся 18 %, среди которых оказались руководители производства (11 %), председатели колхозов (2 %), инженерно-технические работники (3 %), а также те, кто обзавелся новой профессией (2 %)[462]

.

Усугубляли ситуацию ветеранские проблемы со здоровьем. Плохое жилье, тяжелый труд, долгие поездки на работу и обратно, крайне скудное питание не способствовали физическому восстановлению. Достать протезы и инвалидные коляски было практически невозможно. Туберкулез, плохо заживающие культи ампутированных конечностей и вновь открывающиеся раны в послевоенное время были очень распространенными явлениями[463]. Например, инвалиду войны II группы В. Гуревичу приходилось проводить в медучреждениях едва ли не половину жизни. В течение года он находился на лечении четыре раза: сначала более месяца, с 15 декабря 1944 года по 18 января 1945 года, а затем с 26 февраля по 19 марта, с 26 мая по 5 июля и, спустя всего несколько дней, с 14 по 25 июля[464]. Проблемы со здоровьем были даже у молодых ветеранов, которые вернулись с войны по крайней мере с целыми конечностями. Григорию Чухраю чуть не пришлось отказаться от мечты стать кинематографистом, потому что в разгар съемок дипломного фильма плохое питание, туберкулез и осколок в легком отправили его на больничную койку. Лишь покровительство Михаила Ромма позволило ему обойти административные препятствия и стать одним из самых известных советских режиссеров[465]. Если у молодого ветерана возникали такие проблемы, то легко представить, какой была жизнь у пожилых и более израненных фронтовиков. Это отражалось даже в художественной литературе соцреализма. Так, главным героем романа Петра Павленко «Счастье» стал полковник Алексей Воропаев – страдающий от туберкулеза инвалид с ампутированной конечностью, который на протяжении большей части повествования либо просто болен, либо вообще прикован к кровати.