Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Двадцать четыре дня в пути. Питание с каждым днем становились все скуднее. В поезде было невыносимо жарко. Туалетом служила грязная дыра в углу вагона. Мыться было негде. Мужчины страдали от нехватки свежего воздуха, голода и жажды, зловония немытых тел. Двигаясь на юг к неведомой для пассажиров точке назначения, поезд Дьякова часто останавливался, пропуская воинские эшелоны, следовавшие на запад[507]

. Чем дольше длилось путешествие, тем нестерпимее становились страдания. «Хотелось пить, пить и пить, но и вода стала чрезвычайно дефицитной. На стоянках нас, как и прежде, из вагонов не выпускали. Только четверо из наших мотались вдоль вагонов, разносили ведрами воду. Сунут два ведра на вагон и кричат: „Быстрее ведра освобождайте!“ – и бегом к другому вагону. А что эти два ведра на вагон, на полсотни жаждущих и пересохших губ?»[508]

.

Часть вагонов отцепили в Тульской области, неподалеку от угольных шахт, еще несколько остались в Грузии, в шахтерском городке Ткибули. 14 ноября 1944 года поезд прибыл на станцию Квезани, расположенную рядом с абхазским городом Ткварчели. В сопровождении вооруженной охраны репатриантам пришлось пешком подниматься по крутому склону. За ними медленно ехал грузовик, подбиравший тех, кто терял сознание от жары и пыли. На вершине холма их ждал государственный фильтрационный лагерь № 518, окруженный колючей проволокой и сторожевыми вышками. Еще до вступления на его территорию военнопленные избили офицера, возглавлявшего конвой поезда, который всю дорогу издевался над ними и морил их голодом. Начальник лагеря был вынужден вмешаться, арестовав истекающего кровью лейтенанта[509]

.

Лагерная жизнь была суровой, но не убийственной. Дьяков и его товарищи получали обычные солдатские пайки, за исключением «фронтовых ста граммов». Днем заключенные работали в шахте, а по вечерам их допрашивала военная контрразведка, зловеще именуемая «Смерть шпионам» (СМЕРШ). Однако Дьяков характеризовал своего главного дознавателя положительно: это был, по его словам, дружелюбный, «культурный» человек, до войны работавший учителем литературы. Ему, похоже, Дьяков понравился, и эта симпатия была взаимной. Добрые отношения со «своим» чекистом оказались исключительно важными. Другой офицер, менее расположенный к Дьякову, хотел дать ему пять лет исправительно-трудовых лагерей, «чтобы не болтал лишнего» о том, что видел в Финляндии. Но симпатизирующий дознаватель смог отстоять Дьякова – его оправдали и освободили[510]

.

Можно сказать, что Дьякову повезло с фильтрацией: он подробно описывает тяжелый лагерный труд, но не упоминает ни об избиениях, ни о других серьезных унижениях. Другим повезло меньше – как, например, бывшему офицеру из совершенно просоветской семьи, который добровольно вернулся из Германии после войны. «Мы добрались до российской зоны, – вспоминал последний. – Через несколько минут после отбытия американских грузовиков, которые привезли нас туда, нам приказали построиться. Меня неприятно удивило большое количество вооруженных солдат, которые охраняли нас со всех сторон. Наконец появился офицер, который, не здороваясь, приказал нам сорвать с себя погоны – в выражениях, мало подходивших для ушей присутствующих женщин и детей. … Он несколько раз повторил, что мы предатели, намеренно перешедшие на сторону врага».