Читаем Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991 полностью

Таким образом, огромный лагерный срок или расстрельный приговор были далеко не повсеместными явлениями. В частности, к младшим чинам режим относился чуть более снисходительно. Мы не знаем точно, сколько солдат, вызволенных из плена, было расстреляно за годы войны, но приблизительные оценки все же возможны. Военные трибуналы приговорили к смертной казни 157 000 военнослужащих[493]. Маловероятно, что все они были вызволенными военнопленными, но даже если бы дело обстояло так, то это составило бы 17 % общего числа в 939 700 всех немецких пленников, обнаруженных Красной Армией на освобожденных территориях. Большинство вернувшихся в СССР военнопленных – вероятно, от 61 % до 67 % – в качестве так называемого «специального контингента» прошли через фильтрационные пункты, которые сильно напоминали концентрационные лагеря с принудительным трудом[494]. Однако не эти места становились для них конечными точками назначения: фильтрационные пункты работали по принципу «вращающихся дверей», люди постоянно прибывали и убывали. Лишь малая доля «фильтруемых» в результате этой процедуры подверглась аресту (на конец 1944 года таковых было 3 %) или потом погибла в лагерях (менее 2 %). Добавляя сюда тех, кто был повторно зачислен в известные своим высочайшим уровнем смертности штурмовые, или штрафные, батальоны (5 %), мы получаем 10 %, которые либо умерли, либо могли погибнуть с высокой вероятностью, либо же надолго оказались в неволе (см. таблицу 5.1). В другой реконструкции указывается, что 17 % были «переданы НКВД», но не приводится подробностей о том, сколько из них в конечном счете попало в штрафные батальоны. Возможно, к ним можно добавить еще 17 %, которые были мобилизованы для работы на нужды фронта (см. таблицу 5.2), хотя в общем ситуация этих людей не слишком отличалась от того положения, в котором в военные и послевоенные годы пребывала большая часть промышленной рабочей силы[495]. Учитывая суровость сталинского режима и диктуемую эпохой жесткость заявлений о том, как поступать с «предателями», это удивительно низкий процент. Что же случилось с большинством тех, кто избежал подобной участи, известно меньше

[496].


Таблица 5.1. Итоги фильтрации бывших военнопленных и попавших в окружение в «специальных лагерях» (на 1 октября 1944)

Источник: Арзамаскин Ю. Н.

Заложники Второй мировой войны: репатриация советских граждан в 1944–1953 гг. М.: Фокус, 2001.


В первое послевоенное десятилетие государственная политика была буквально пропитанной подозрительностью к бывшим военнопленным. Тем из них, кто прошел фильтрацию, запрещалось селиться в Москве, Ленинграде, Киеве или «режимных зонах» вокруг этих городов, если только они не жили там до войны и не имели родственников; чаще всего места их возможного проживания ограничивались глубинкой[497]. С репатриантами, таким образом, обращались немногим лучше, чем с миллионами советских граждан, которые в какой-то момент своей жизни преступили закон – в основном эти люди делались преступниками поневоле, решившись на мелкие кражи или «спекуляции» ради выживания, – и которым после освобождения вообще запрещалось обосновываться в «режимных городах», независимо от сохранившихся родственных связей[498]. Рассматриваемые в качестве «нежелательных элементов» бывшие военнопленные оставались под наблюдением органов безопасности. В ходе фильтрации НКВД составляло досье на каждого бывшего военнопленного, которое направлялось в отделение госбезопасности по месту его жительства. С середины 1944 года репатриированные граждане должны были по прибытии становиться на учет в местном НКВД, а в 1945-м это требование ужесточили. После регистрации они получали специальные удостоверения личности, срок действия которых составлял всего шесть месяцев. Эти документы не позволяли их обладателям выезжать в другие регионы Советского Союза. Получить обычный паспорт, который допускал бы такие поездки, можно было только с разрешения местной проверочно-фильтрационной комиссии

[499]. Что еще хуже, бывшие военнопленные и солдаты, побывавшие в окружении, сделались жертвами гонений на «безродных космополитов», развернувшихся в конце 1940 – начале 1950-х годов[500]. Особенно буйной эта кампания сделалась после 1948 года, когда многие из их среды потеряли работу или были арестованы как потенциальные враги государства.


Таблица 5.2. Реконструкция результатов фильтрации бывших военнопленных

* Погрешность при округлении.

Примечание: В литературе можно найти большое разнообразие цифр, причем зачастую репатриированных граждан путают с военнопленными, являющимися лишь подгруппой репатриированных. В настоящей таблице предпринята попытка устранить эту путаницу. См.: Edele M. A «Generation of Victors?». P. 86–90.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»

Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС. Дэвид Эдмондс — режиссер-документалист, Джон Айдиноу — писатель, интервьюер и ведущий программ, тоже преимущественно документальных.

Джон Айдиноу , Дэвид Эдмондс

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Политэкономия соцреализма
Политэкономия соцреализма

Если до революции социализм был прежде всего экономическим проектом, а в революционной культуре – политическим, то в сталинизме он стал проектом сугубо репрезентационным. В новой книге известного исследователя сталинской культуры Евгения Добренко соцреализм рассматривается как важнейшая социально–политическая институция сталинизма – фабрика по производству «реального социализма». Сводя вместе советский исторический опыт и искусство, которое его «отражало в революционном развитии», обращаясь к романам и фильмам, поэмам и пьесам, живописи и фотографии, архитектуре и градостроительным проектам, почтовым маркам и школьным учебникам, организации московских парков и популярной географии сталинской эпохи, автор рассматривает репрезентационные стратегии сталинизма и показывает, как из социалистического реализма рождался «реальный социализм».

Евгений Александрович Добренко , Евгений Добренко

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги