Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Подобных примеров было немало. Когда местные власти, и без того с нескрываемым подозрением относившиеся к потенциальным «предателям» и «шпионам», перестали получать сверху сигналы, способные сдерживать их административное рвение, руки у них оказались развязанными. Ксенофобская истерия, сопровождавшая борьбу с «космополитами», а также профессиональная мнительность госбезопасности усугубляли ситуацию. Поскольку общественная паника, провоцируемая всем «иностранным», усиливалась, все больше бывших военнопленных, которые трудились, например, в педагогической или финансовой сфере, теряли работу – из-за того, что они побывали за границей. Если одних увольняли, то другим по той же причине отказывали в трудоустройстве. Особенно трудно приходилось «белым воротничкам». К 1949 году незаконная дискриминация, которой подвергались бывшие военнопленные, стала настолько распространенной, а их жалобы настолько многочисленными, что отвечавшие за репатриацию органы вынуждены были вступиться за вернувшихся[533]. В январе 1949 года эстонское отделение соответствующего государственного ведомства сообщало, что «из года в год и из месяца в месяц» положение с трудоустройством бывших военнопленных и других репатриированных становится все хуже. При любом сокращении штатов первыми на выход отправлялись именно репатрианты. Найти работу также было все труднее, несмотря на содействие созданной в конце 1944 года администрации уполномоченного Совета народных комиссаров СССР по делам репатриации

[534]. По состоянию на январь 1950 года даже личное вмешательство ее руководителя генерал-полковника Филиппа Голикова не гарантировало позитивных результатов[535]

. В мае 1952 года в отчете, обобщающем содержание обращений, которые поступали в президиум Верховного Совета СССР по этому поводу, ситуация описывалась в следующих выражениях: «Эти факты показывают, что многие репатриированные – бывшие военнопленные и находившиеся в оккупации – увольняются с работы и их не принимают на другую работу, в результате чего они находятся в крайне тяжелом положении и вынуждены обращаться в центральные правительственные учреждения. Министерства, директора предприятий и местные органы вместо того, чтобы предоставлять им работу по специальности, всячески устраняются от их устройства, а это приводит к тому, что в своих жалобах, а также на личном приеме они очень часто выражают недовольство и даже проявляют в связи с этим озлобление»[536].

Дьяков был не из тех людей, кто готов безропотно мириться с несправедливостью. Исходя, вероятно, из собственного позитивного опыта взаимодействия с чекистами, он решил снова добиваться заступничества вышестоящего начальства. Написав письмо лично Сталину, он так и не получил ответа[537], но это не обескуражило бывшего офицера. Напротив, создается впечатление, что после возвращения из Москвы подготовка все новых писем и обращений превратилась в его основное занятие. Совокупный результат, правда, оказался противоположным тому, на который он рассчитывал. Оставляя равнодушными Сталина, других высокопоставленных чиновников или газету «Правда», которые, пользуясь своим высоким положением, могли бы встать на его защиту, его послания возвращались в регион, усугубляя и без того острые взаимоотношения заявителя с местными властями[538]

. Аналогичным образом на рубеже 1940-х и 1950-х годов многие другие бывшие военнопленные безуспешно пытались заинтересовать своей участью высшую государственную власть, не покладая рук рассылая письма куда только можно: в ЦК партии, администрацию Голикова, Совет министров, Верховный Совет, Министерство обороны и другие инстанции[539]. Бывшие военнопленные ходили и на личные приемы, где также жаловались на потерю работы или невозможность найти ее[540]. Порой их жалобы имели эффект, но после 1947 года центральные органы, как правило, не требовали от местных властей соблюдать нормы действующего законодательства, касающиеся этой категории репатриантов. Неоднократные попытки администрации по делам репатриации изменить ситуацию к лучшему терпели неудачу. Даже личное подключение самого Голикова нередко оставалось бесполезным из-за противодействия центрального партаппарата, Министерства внутренних дел, Генерального штаба, а также влиятельных индустриальных министерств и Государственного планового комитета Совета министров СССР – Госплана[541].