Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Как видно из таблицы 5.1, из-за большого количества пленных политика в отношении наказания офицеров, оказавшихся в руках врага, не была последовательной. Тем не менее с ними все равно обращались жестче, чем с рядовыми: если из числа освобожденных из плена офицеров в штрафбаты были отправлены 32 %, то из числа рядовых солдат только 5 %. Кроме того, в таблице отсутствуют данные о еще 33 % офицерского состава – это более 16 тысяч человек, – в то время как по нижним чинам подобного пробела нет. Что случилось с этими людьми? Их всех расстреляли? Мы можем только догадываться, но следует отметить, что точных данных о количестве погибших офицеров у нас не имеется, причем маловероятно, что все они выжили. Более того, мы знаем, что офицеров, задержанных после пленения или окружения, действительно расстреливали – и, вероятно, в значительном количестве. Внесудебные казни были особенно распространенными на ранней, хаотической фазе войны. Кроме того, 1941–1942 годы были отмечены максимальным числом смертных приговоров, вынесенных военными трибуналами, – и это позволяет предположить, что среди осужденных было много военнослужащих, побывавших в окружении или в плену[557].

Офицеры составляли около 8 % репатриированных военнопленных к 1 марта 1946 года и чуть менее 7 % к завершению процесса репатриации. Это меньшинство не попало под победную амнистию 1945 года[558]

. Из 57 генералов, побывавших в немецких лагерях для военнопленных и вернувшихся в Советский Союз, 23 были приговорены к смертной казни, а еще пятеро – к лишению свободы на срок от 10 до 25 лет. Еще двое умерли в тюрьме до того, как им успели вынести приговор. Таким образом, более половины были репрессированы, хотя остальные после фильтрации продолжили службу в армии[559]. С офицерами низшего звена дела обстояли ненамного лучше. В марте 1946 года администрация по делам репатриации сообщала: «Освобожденные офицеры направлялись в лагеря НКВД и запасные части Главупраформа Красной Армии для более тщательной проверки и установления категории. После проверки ни в чем не замешанные направлялись в войска для дальнейшего прохождения службы или увольнялись в запас. Остальные направлялись по назначению СМЕРШ»[560]

.

Из 126 037 офицеров, репатриированных между 1944-м и 1953 годами, менее 1 % продолжали нести армейскую службу к 1953 году, а 48 % были отправлены в запас[561]. Остальные, вероятно, были мертвы, так как с ноября 1944 года всех офицеров, попадавших в фильтрационные лагеря, переводили в штурмовые батальоны, которые отличались крайне высокими потерями среди личного состава[562]

. Завершение войны не внесло принципиальных изменений в такой подход. Бывшие офицеры периодически подвергались арестам и преследованиям со стороны органов госбезопасности – сражения закончились, но репрессии никуда не делись[563].

Счастливцами среди военнопленных можно считать тех, кто, подобно Дьякову, после фильтрации был отпущен домой (16,7 %), а также тех, кто, будучи заново призванным под ружье (50 %), сумел все же выжить и после войны демобилизовался вместе с остальными военнослужащими. Другие 17 % оказались менее везучими – не говоря уже о тех, кто не сумел пройти фильтрацию (см. таблицу 5.2).

В конце войны в общей сложности 334 448 «очистившихся» военнопленных подверглись мобилизации в трудовые батальоны, где к ним присоединились еще 263 647 гражданских репатриантов. Их служба проходила в военизированных формированиях, во многом похожих на исправительно-трудовые лагеря и использовавшихся в тех секторах экономики, куда трудно было привлечь достаточное количество вольнонаемных рабочих[564]. Понятно, что условия существования в батальонах были суровыми. Бывшие военнопленные, оказавшиеся в Сталинской (ныне Донецкой) области, жаловались на то, что даже больных и инвалидов, признанных таковыми трудовой медицинской комиссией, вопреки установленным нормам не отпускали домой. «Есть случаи, когда репатрианты не получают медицинской помощи, а направляются на более легкую работу и умирают через пару дней». Рабочие укомплектованного репатриантами трудового батальона, занимавшиеся лесозаготовками в Бобруйской области Белорусской ССР, жаловались на плохое и нерегулярное питание и нехватку хлеба. Они ели мясо падших от бескормицы лошадей, а из шкур шили обувь. В батальоне не хватало одежды и не было спальных мест – люди спали на голом полу[565]. Дьяков избежал подобных мучений благодаря своим добрым отношениям со следователем госбезопасности. Первоначально предполагалось, что его «отпустят» в забой, но ему, как мы помним, удалось договориться о менее тяжелой работе на поверхности, что стало первым шагом к последующему отъезду из шахтерского городка[566].