Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991

Можно ли считать Дьякова – человека, которому повезло с фильтрацией, которого следователь не бил, а чаем угощал, который сбежал из трудового батальона и смог вернуться к относительно свободной штатской жизни, – «типичным» советским военнопленным? Скорее всего, он, конечно, таковым не был, хотя бы потому, что смог вернуться в СССР живым. Почти 59 % советских военнопленных не пережили убийственного обращения со стороны немцев, которые видели в них «недочеловеков»[548]. Дьякову повезло отчасти и в том, что он не был ни женщиной, ни евреем, так как в плену шансы на выживание первых были ничтожно малы, а шансы вторых вообще близки к нулю. Немцы карали советских женщин-военнослужащих за «противоестественное» вторжение в мужскую сферу организованного насилия, а также за предполагаемую идеологическую нечистоту. Обычно с ними обходились как с «комиссарами»: то есть, захватив в плен, отводили в сторону и расстреливали. Те же, кто пережил этот первоначальный «отбор», потом подвергались сексуальному насилию и другим унижениям, включая в некоторых случаях принудительную стерилизацию

[549]. Если устанавливалось, что женщины-красноармейки являются еврейками, то им приходилось разделить судьбу своих товарищей-мужчин – их немедленно убивали. Мы не знаем точных чисел, но из тех советских солдат-евреев, которые попали в руки немцев, выжить смогли лишь 6–9 %[550]

.

Дьякову отчасти повезло и в том, что в плен его взяли не немцы, а финны; это значительно увеличивало шансы на выживание. В то время как нацистский геноцид обернулся гибелью более половины плененных из-за казней, недоедания, непосильного труда или болезней, в финском плену умерло менее трети узников. Далее, удача нашего героя заключалась и в том, что он не был карелом. Это национальное меньшинство в силу своей этнической близости к финнам пользовалось благосклонностью оккупантов, а это после возвращения плененных карелов в Советский Союз привлекало к ним особо пристальное внимание госбезопасности[551]. Как упоминалось в мемуарах Дьякова, таких людей перевозили под усиленной охраной в вагонах, маркированных надписью «Изменники Родины!». После завершения фильтрации бывшие красноармейцы, попавшие в эту категорию, как правило, разделяли судьбу коллаборационистов, служивших во власовской РОА или в других формированиях, воевавших за немцев

[552]. Рядовому и сержантскому составу подобных отрядов в основном давали шесть лет «спецпоселения» в Сибири или других отдаленных районах. Во многих случаях их сроки продлевались по мере истечения; так было в 1951–1952 годах. Только в сентябре 1955 года тем, кто сотрудничал с немцами, разрешили покинуть места заключения: это было сделано по специальной амнистии[553]

. Некоторые из наиболее видных предателей, подобно самому генералу Власову, были осуждены в ходе закрытых судебных процессов и казнены в 1946–1947 годах[554].

Наконец, удача Дьякова состояла еще и в том, что он не был офицером. С самого начала войны с высшими чинами, «сдавшимися в плен», обращались гораздо суровее, чем с рядовыми солдатами: градация наказаний была установлена уже в первые месяцы сражений знаменитым приказом № 270 от 16 августа 1941 года[555]. Командиров и политработников, оказавшихся в руках врага, считали «злостными дезертирами», «семьи которых подлежали аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров». В случае обнаружения и задержания такие предатели из начсостава подлежали расстрелу на месте (статья 1). Всем остальным военнослужащим предписывалось сражаться во что бы то ни стало даже в окружении и требовать того же от своих командиров – в случае необходимости силой оружия. Если низшие чины все же попадали в плен, то им смертная казнь не грозила, а их семьи лишались государственной помощи и социальных выплат, но не арестовывались (статья 2)[556].