Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Во время заседаний мой барристер описывал меня как робкого человека, и я не знал, как это воспринимать. Многие пациенты говорили, что мое спокойное поведение нравится им больше напористости некоторых других хирургов, которых они встречали. Знакомый юрист предупредил, что, если я проиграю дело, мне следует воздержаться от споров с барристером по поводу обжалования приговора — он воспримет апелляцию как знак своей неспособности обеспечить адекватную защиту.

Как бы то ни было, меня не могли не посещать следующие мысли:

«А как же манера ведения моего дела? Все медицинские вопросы были предельно упрощены для присяжных. Действительно ли судья считал мистера Келли надежным экспертом? Присяжные сказали, что не поняли обвинение, но не получили адекватного разъяснения. Судья ссылался на отрывки из отчета Эмпи, чтобы доказать мою вину, однако не ставил под сомнение компетентность и беспристрастность тех, кто проводил расследование. Были ли мои действия справедливо оценены относительно преобладавших в то время стандартов медицинской практики?»

Я считал, что нет.

Глава 8

Меня перевезли из Олд-Бейли в тюрьму в так называемом автозаке, или тюрьме на колесах. Возможно, вы видели, как фотографы бегут за такими машинами, тыча фотоаппаратами в окна, в погоне за снимками знаменитых преступников. Автозак ждал во дворе суда, меня привела к нему надзирательница, одной рукой держа сигарету, а другой — меня, закованного в наручники. Я оказался в машине с толстыми укрепленными стенами и стеклянным окном, через которое надзиратели могли наблюдать за заключенным, не открывая дверь. Через крошечное зарешеченное окно можно было смотреть на улицу. Сидя на металлической скамье и глядя на улицу через окно с решеткой, я впервые за много лет заплакал.

Что со мной произошло?

Теперь я был обычным преступником. Меня признали виновным в непреднамеренном убийстве, но оно не было похоже на другие.

Покойный был пациентом, доверившим мне свою жизнь в момент, когда был особенно уязвим. Я не только не спас его жизнь, но и забрал ее. Это антитеза медицине, нарушение священной клятвы Гиппократа. Многие врачи, вопреки общепринятому мнению, не дают эту клятву. Со времен Гиппократа медицина и общество изменились до неузнаваемости. Клятва запрещает такие практики, как аборт и эвтаназия, которые законны во многих странах, хоть и вызывают споры. На выпускном в медицинской школе декан зачитал свод правил, включавший пункт «делать для пациентов все возможное». Декан подчеркнул, что это идеалы, которым мы должны стараться следовать, когда будем допущены к медицинской профессии. После этого он пожал руку каждому выпускнику и сказал: «Я допускаю вас».

Многие положения клятвы Гиппократа, хоть я и не давал ее, определяли мою работу с тех пор, как я пришел в профессию.

Из головы не выходило слово «убийство». Оно вызывало видения, где я вводил пациенту смертельный коктейль из препаратов или отрезал ему голову скальпелем. Я был сбит с толку. Я пришел в профессию, чтобы спасать жизни, но, как и любому другому врачу, мне не всегда это удавалось. Иногда смерть невозможно предотвратить. В случае с мистером Хьюзом, согласно обвинительному приговору, я лишил его жизни. Убийство нарушало еще одну максиму: primum non nocere, или «прежде всего — не навреди». Я подвел своего пациента. Мне было жаль его и его близких, и я знал, что всегда буду разделять их скорбь.

Но была ли тюрьма правильным способом наказания работников сферы здравоохранения, чьи пациенты умерли? Они ведь не имели злого умысла, не относились к своим обязанностям безответственно.

Сможет ли медицина выносить такие же уроки из смертей и нефатальных осложнений, как авиация, где все инциденты тщательно расследуются и обнаруженные ошибки становятся уроком для всех? Никого не обвиняют, никому не угрожают, никакие санкции не накладываются. Конечно, это не означает, что преступные действия останутся безнаказанными.