Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Группы посетителей не могли разделяться. Возможности поговорить один на один не было. В нашей семье не было секретов друг от друга, но мне очень хотелось поговорить с женой наедине.

Разговоры шли по установленному плану: я спрашивал о детях, которые не приехали на встречу, о своем брате Дэнисе и его семье, братьях Кэтрин Томе и Тони, о племянниках и племянницах. Затем мы говорили о коллегах, которые очень поддерживали меня, в особенности о Йене Фрэнклине и Саймоне Пейне. После говорили о событиях дома, упоминаниях о моем деле в СМИ (их было довольно много, и меня выставляли не в лучшем свете), финансовых вопросах, включая ипотеку, страховку, мою пенсию и работу Кэтрин (я не забывал о стрессе, в котором она находится), нашем огороде (зимой им почти не занимались) и других практических вопросах.

Мы старались оставлять обсуждение тюремной жизни напоследок. Я часто пытался скрыть, через что приходится проходить, но долгие паузы между словами, попытки сдержать слезы и взгляд, устремленный вниз, выдавали мои чувства. Для человека, который всю жизнь принимал решения, касающиеся жизни и смерти, пребывание в тюрьме было мучительным. Затем моя жена произносила слова поддержки: «Оставайся сильным, держи голову высоко, тебе нечего стыдиться, ты помог множеству людей и спас множество жизней».

Кэтрин сообщила, что Йен Фрэнклин, мой друг и сторонник, создал веб-сайт, куда постоянно поступали сообщения со словами поддержки — было приятно читать теплые пожелания от пациентов, коллег и друзей. Их распечатывали и присылали мне почтой, но мне было приятно видеть их все вместе. Кэтрин и несколько ее друзей обратились к членам парламента с просьбой обратить внимание на мое положение и перевести меня в тюрьму открытого типа.

При расставании наши сердца разрывались на куски. Каждое «пока» причиняло настолько сильную боль, будто мы произносим его в последний раз. Я смотрел, как близкие уходят без меня — на плечи давил груз наказания, которое мы все были вынуждены отбывать.

* * *

В последующие недели мы с Самиром обсуждали, как будем встречаться после освобождения из тюрьмы, планировали дружить семьями и вместе ужинать. Его должны были выпустить в начале марта, и он пообещал навестить мою семью. После освобождения Самира мне предстояло провести в тюрьме 11 месяцев, и я решил попросить о переводе в одиночную камеру.

Родственники, друзья и коллеги прикладывали все усилия, чтобы добиться моего перевода в тюрьму открытого типа. В начале года двое моих коллег посетили членов парламента и попросили их обратить внимание на судебную ошибку, которая, по их мнению, произошла. Большая группа врачей из больницы Илинг написала письмо министру юстиции с просьбой пересмотреть дело и незамедлительно перевести меня в тюрьму открытого типа.

Меня неожиданно вызвали к заместителю начальника тюрьмы. Это был мужчина лет 50 в очках и красивом костюме. Он представился и сообщил, что получил письмо от министра юстиции по поводу моего дела. Министр обещал изучить его с учетом новой информации и сообщить, если придет к какому-либо новому выводу. Мне сказали, что он не давал гарантий, не углублялся в детали и не задавал никаких вопросов. Встреча продлилась около пяти минут.

На следующее утро, когда я возвращался из тренажерного зала, ко мне обратилась надзирательница:

— Мистер Селлу, заместитель начальника тюрьмы распорядился о вашем переводе в десятый блок. Соберите вещи, вас переведут, как только надзиратель освободится.

До этого в тюрьме ко мне ни разу не обращались «мистер».

Мы с Самиром переглянулись.

— Меня переводят в одиночную камеру? — спросил я.

— Вероятно, но я не уверена.

Если бы у меня был выбор, я предпочел бы остаться в камере с другом, но поскольку Самир должен был освободиться через шесть недель, а меня после этого либо перевели бы в другую камеру, либо заставили бы жить с очередным незнакомцем, перевод в одиночную камеру был оптимальным вариантом.

Самир помог мне собраться. Мы поровну разделили вещи, которые покупали на двоих, и он вынес два моих пакета в коридор.

Несколько заключенных, проходивших мимо, пробормотали: «Близнецы переезжают?»

Пришел надзиратель.

— Дежурный с телегой на месте. Пора идти.

— Могу ли я пойти вместе с Дэвидом, чтобы помочь ему разобрать вещи? — спросил Самир.

— Нет, это запрещено.

— Будем на связи, — сказал Самир.

— Береги себя и будь сильным.

Мы обнялись, и я ушел, не оглядываясь.

Прежде чем Самир вышел на свободу в марте, я написал ему письмо.

Тюремные правила запрещали заключенным пользоваться внутренней почтой, поэтому отправлять письма в соседний блок приходилось внешней.