Спаси и сохрани

Тёма обо что-то задел. Лучи фонариков, скрестившись, тут же переместились ему под ноги.

Мальчик стоял у камня. Большого, похожего на ластик с уже стёсанными и загрубевшими краями. Камень был до неприличия плоским – скальпель природы аккуратно срезал с него все бугры и шероховатости.

– Неужели пришли? – прошептал Ваня.

Энжел на всякий случай сверилась с рисунком карты. Последние сомнения отпали. Это был тот самый камень. Прямо за ним начиналось старое кладбище.

Эта новость и радовала, и нагоняла ещё больше жути.

– Крипово… – претендуя на лавры Капитана Очевидности, заключил Тёма. Стал стаскивать рюкзак. – Самое время подкрепиться. Вы за?

– Ночь, лес, полнолуние. Там, – Ваня указал вперёд, – заброшенные могилы. А ты на полном серьёзе собрался хавать?

– Я переживаю, – признался мальчик. – А когда я переживаю, мне хочется есть.

– Тебе всегда хочется есть, – заметила Энжел.

– Это потому, что у меня высокий уровень тревожности. – Артём разложил на импровизированном столе-камне бутерброды с колбасой, завёрнутые в целлофановый пакет, надкушенный ранее тульский пряник с душистой начинкой, бутылку минералки и пачку сухариков. – Чтобы справиться со стрессом… ам! – откусил от бутерброда, – организму требуется много калорий. Значит… ам!.. мне необходимо их регулярно пополнять. Налегая в особенности на быстрые углеводы. Интересно, а как правильнее назвать ночной перекус? Безнадёжно опоздавший ужин или чрезмерно спешащий завтрак?.. Ам!.. Вы будете?

– Тёмыч, ты неисправим. Но я, пожалуй, воздержусь. Приличные ведьмы в полнолуние пьют на кладбищах кровь девственниц.

– Угу, – буркнул Иван. – Или выедают мне мозг.

– Он у тебя девственно чист от мыслей?

– У тебя настолько чёрный юмор, что его можно наливать вместо кофе!

– Оу… Я ожидала расистской шутки, но ты молодец. Оказался приличнее, чем я думала. – Девочка захлопала в ладоши. – Беру свои слова назад. Одна мысля у тебя всё-таки есть. Но это не точно.

– Да ну тебя!

Ваня резко развернулся и скрылся в полумраке.

Раз, два, три, четыре… Мальчик сосчитал ровно двадцать шагов и остановился. Чёрное переплетенье леса, разбросанное по сторонам, как будто бы исчезло. Вместо свечек, подпиравших алтарь неба, – смутные волнистые очертания. Лишённая границ небесная гладь лоснилась звёздами. Если планеты – это космические корабли, то звёзды – маяки для них. Сбиваются в пригоршни, чтобы было лучше видно, и симафорят, посылая тайные знаки.

– Знаешь, почему древние так боялись леса? Тут всё слишком гармонично устроено. Каждый ярус, каждая клеточка – часть большого живого организма, внутри которого человек мало того, что беспомощен, так и совершенно не нужен. В лесу трудно мнить себя царём природы.

Энжел. Незаметно подобралась и встала рядом.

– Не-а. Откуда мне знать? У меня ж всего одна мысль в голове.

– Ты чего, обиделся, что ли? – Примирительно ткнула Ваню в бок. – Лан, признаю. Я чутка переборщила. Мир?

– Лучше скажи, зачем ты вообще это делаешь? – Ваня повернулся и пристально всмотрелся в спутницу.

Небо отражалось в глазах Энжи, слегка покачиваясь. Девочка пожала плечами.

– Я и сама не знаю.

Внезапно всё её внимание сосредоточилось на металлической пряжке ремня. Ноготь ковырялся в ней, обводя выступающую эмблему вечности, – двух змей, пожирающих друг друга.

– Возможно, мне не нравится, что ты такой пустой. Сделай тебя героем книжки – читатель заснёт на второй странице. Если б не призрак, чем сейчас занимался бы? Слушал музыку, бегал от Генки и просился домой. Ведь так? Ток давай без обид.

– Да какие тут обиды. – Иван забеспокоился: – Я что, правда такой плохой?

«Бж-ж-ж», – зудел возле лица непонятный жук. Разве этим насекомым не положено спать по ночам? Ваня отмахнулся.

– Не, ты хороший. В этом и проблема. Мне хочется масштаба, понимаешь? Хороший человек должен быть сложным, как теорема по геометрии. А ты простой, словно валенок, но всё равно хороший. Бесишь!

Ваня совсем растерялся.

– Я что-то не пойму. Это ты сейчас наехала или похвалила?

– И то, и другое в одном флаконе, взболтать, но не смешивать. Это, Сусликов, называется постиронией. Привыкай.

Энжи совсем не весело усмехнулась. Когда ремень был оставлен в покое, руки погрузились в карманы, а их обладательница – в неспешную созерцательность.