Средь тяжкого труда и скорби

Это зависело от него, и он стиснул зубы, глядя вниз по крутому белому склону. Его цель мрачно тащилась к упавшей целительнице, оставляя красный след на снегу как доказательство его собственной раны. Фирман почти чувствовал боль архиепископа-предателя, но тот не замедлялся, и его продвижение унесло его с линии огня Фирмана. Арбалет был длинным, тяжелым оружием, с двухсотфунтовым усилием и двенадцатидюймовым луком; при идеальных условиях он мог сделать смертельный выстрел на шестьсот ярдов. Но вместе с этой длиной и силой пришла неуклюжесть, и он не мог прицелиться достаточно низко, чтобы попасть в ползущего архиепископа.

Или, во всяком случае, не из положения лежа.

Его ноздри раздулись, но принять решение было на удивление легко. В конце концов, его семья уже была мертва; он мог бы также присоединиться к ним, особенно если по пути он мог бы отправить этого ублюдка Канира в ад.

Он глубоко вздохнул, на мгновение успокоился, затем одним плавным движением приподнялся на одно колено, и приклад арбалета прижался к его плечу.

* * *

Сейлис Траскат увидел внезапное движение, увидел, как рыжеволосая, рыжебородая фигура отбросила в сторону белую ткань, под которой она была спрятана. Он увидел, как поднимается арбалет, и он знал — знал — кем был этот жестокий, ненавидящий человек.

Он развернулся, наводя винтовку на цель, но недостаточно быстро. Арбалет поднялся к плечу Фирмана в то же время как его собственный палец сжался на спусковом крючке, и рев его винтовки и щелчок тетивы арбалета слились в единый звук.

* * *

Молот вонзил огненный шип в грудь Жана Фирмана. Винтовочная пуля пробила его левое легкое, не задев сердца менее чем на дюйм, разрастаясь, вращаясь и разрываясь на ходу. Удар отбросил его назад, швырнул в снег, и он почувствовал, как его жизнь впитывается в парку обжигающим потоком собственной крови.

Его левая рука нащупала рану, уже слабея, его силы уже иссякали. Он не знал, что надеялся сделать. Это был просто инстинкт, тщетная попытка организма как-то остановить кровь. Если бы его мозг все еще функционировал, он бы знал, что это бесполезно, но он не работал — недостаточно хорошо, недостаточно ясно, чтобы понять.

И все же в его угасающем сознании оставалось место для одной последней, ясной мысли.

Я поймал этого ублюдка. Я поймал его.

Это было не так уж много, в конце концов, но для Жана Фирмана этого было достаточно.

* * *

— Шан-вей, черт возьми, ваше преосвященство! Если ты не будешь лежать спокойно, клянусь, я собираюсь..!

Сейлис Траскат заставил себя закрыть рот, стиснув зубы от нескольких довольно неуважительных и нерелигиозных, но, несомненно, содержательных комментариев.

Архиепископ Жасин проигнорировал его, продолжая пробиваться к Саманте.

— Черт возьми, ваше преосвященство! Позволь мне хотя бы наложить повязку на твое бедро, прежде чем ты истечешь кровью до смерти!

— Не беспокойся обо мне, — задыхаясь, сказал Канир. — Саманта! Позаботься о Саманте!

— Я сделаю это, если ты просто успокоишься и позволишь мне сначала перевязать это бедро, — проскрежетал Траскат. Канир повернул голову, свирепо глядя на него, и чарисиец ответил ему тем же. — Ваше преосвященство, он отскочил от ее черепа! — Он покачал головой, когда глаза Кэнира расширились. — Думаешь, я до сих пор не видел достаточно ран на голове, чтобы понять, когда кого-то только задело?! Я не говорю, что у нее не могло быть сотрясения мозга, даже серьезного, а арбалетные болты — штука неприятная, так что у нее даже мог быть перелом черепа. Но это все равно всего лишь легкое ранение, и мы ничего не можем с этим поделать, кроме как наложить повязку здесь, на этой проклятой тропе. И я не могу наложить на нее повязку, пока ты не позволишь мне наложить ее на свою рану, которая кровоточит в твоем бедре, как у застрявшей свиньи. Или ты почему-то считаешь, что она не содрала бы с меня кожу живьем и не посыпала бы солью, если бы я позволил тебе истечь кровью до смерти, пока я повязывал повязку вокруг ее головы?

Канир на мгновение поднял на него глаза, затем откинулся назад.

— Хорошо, — выдавил он. — Вижу, ты не дашь мне ни минуты покоя, если я не позволю тебе делать то, что ты хочешь. Так что давай.

— Неужели все архиепископы такие же упрямые, как ты? — потребовал Траскат, наклоняясь над старым человеком.

Он наклонился, схватил арбалетный болт, торчащий из парки архиепископа, и дернул. Тот вырвался с треском, и он тщательно проверил острый, как нож, наконечник. Крови не было, и он вздохнул с облегчением. Старик настолько похудел за долгую изнурительную зиму, что его парка висела на нем достаточно свободно — слава Лэнгхорну! — чтобы болт прошел прямо сквозь нее и даже не задел его самого.

Другое дело — рана на бедре, хотя, несмотря на все кровотечение архиепископа, артериального выброса не было. Это был хороший знак, во всяком случае, до тех пор, пока они могли удержать его от шока здесь, на склоне горы.