Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать

Сейчас это удивительно, но тогда я думала, что если бы поранила или убила папу, то бабушка Нюся была бы рада. И мама, пожалуй, тоже… Однажды папа возился с люстрой, стоя на табуретке, и попросил меня подать отвертку. Я сделала неловкое движение, и папа сказал: «Осторожно, ты мне чуть глаз не выколола». После этого я пошла и похвастала бабушке Нюсе, что чуть не выколола папе глаз. Ждала, что она меня похвалит! К моему удивлению, бабушка сказала испуганно: «Ой, что ты, Та нюшка!» Так она меня называла, «Та нюшка», с ударением на первом слоге.

В другой раз папа что-то чинил, а я стояла у выключателя. Папа велел не включать свет, пока он не скажет. «Иначе меня убьет током». Я помню, как стояла у выключателя и осознавала свою огромную власть. Я могла его убить! Папу, который так издевался над бабушкой и мамой! Но кто над кем издевался? Скоро ли я задам себе этот вопрос? Ведь папа, в свою очередь, злился на меня за то, что я мучаю маму! Мы все сошли с ума? Кто-то из окружающих понимал, каким было положение папы в семье? А ведь я его любила… Хотя с любовью в нашей семье было сложно. К сожалению, в семьях, получивших тяжелое наследство из истории родителей и бабушек-дедушек, любовь, злость и ненависть зачастую тесно переплетаются. Иногда и агрессия представляется проявлением любви и заботы (как например, способы лечения в нашей семье).

Помню, однажды мы с папой поднялись от бабушкиного дома через Горячую гору к Машуку и зашли в магазин сладостей. Папа купил две маленькие шоколадки, мне и себе. Он сказал, что это особенно хороший шоколад, куйбышевский. Я не понимала, как шоколад может различаться по вкусу; мне казалось, что он весь одинаковый – вкусный. Папа напомнил: «Смотри, маме совсем не обязательно знать, что мы ели куйбышевский шоколад».

Я уже упоминала о том, где в моем родном городе при Сталине был НКВД. Для тех, кто знает Пятигорск, достаточно сказать: в хорошем месте. Там есть аллея от кафе-мороженого до курортного парка «Цветник». Справа вдоль всей аллеи, если двигаться по направлению к «Цветнику», тянется длинное здание. С одного торца – гастроном «Центральный» (с детства его помню), с другого – маленький краеведческий музей. Мы жили в пусть советском, но все же курортном городе, поэтому там была кондитерская, которая тоже находилась в этом длинном здании.

Я не знаю, занимал ли НКВД весь длинный дом или какую-то его часть. Находилось ли что-то рядом, в том же доме? Если и находилось – едва ли это была кондитерская. Сзади во двор въезжали черные «воронки». Теперь я знаю их путь: они ехали по улице Рубина. И эту улицу я тоже знаю: в годы моего детства там была детская стоматологическая поликлиника. Столь странное совпадение заставляет содрогнуться. Лечения у стоматолога большинство детей, и я в том числе, ожидали со страхом, как пытки. Мы сидели в коридоре, а из кабинета раздавался чей-то плач, сопровождаемый ужасающими звуками бормашины.

Однажды я, как всегда, болела ангиной, и мне надоело сидеть дома и скучать. В квартире со мной обычно (кроме Сталина, конечно) оставалась бабушка Нюся. Она, кажется, не понимала, что ребенок может баловаться или смеяться просто потому, что ему скучно и хочется развлечься. Ей казалось, что я смеюсь над ней. Один раз она в сердцах воскликнула: «Скорее бы тебя положили в больницу, и скорее бы ты там подохла!» После этого я до конца дня с ней не разговаривала, а она испугалась и просила: «Не говори маме!» – то есть ее дочери, которой она боялась. Бабушка Нюся знала только одно стихотворение. Когда после этого инцидента я перестала с ней разговаривать, она, пытаясь меня задобрить, села рядом и начала декламировать: «Однажды в студеную зимнюю пору…»

Сколько мне тогда было? Наверно, лет восемь или девять. Сын бабушки Нюси умер в девять лет от воспаления легких; второй муж умер в больнице. И первый, возможно, тоже. Но правда ли это? Я не верю в его смерть в лагерной больнице, потому что, если бы он был в лагере, семья знала бы о его местонахождении. А бабушке Нюсе на ее письма в часть ответили, что искать его не надо; очень похоже на «10 лет без права переписки».

Бабушка Нюся как-то сказала: «В больнице – как в тюрьме. Что я, в больнице не была?» Однажды у нас с ней возник конфликт (не помню уже, по какой причине), бабушка на меня обиделась и заплакала: «Я похоронила мужа, похоронила сына…» Какого именно мужа она имела в виду? Она потеряла обоих мужей, а лично похоронила только второго. Конечно, я понимаю, что бабушка много пережила, но в тот момент я не знала, чего во мне больше – сочувствия или возмущения. Ведь я не виновата в том, что она потеряла двух мужей и сына! Я часто думаю: чтобы ребенка можно было удочерить или усыновить, нужно или согласие родного отца, или подтверждение его смерти. Каким образом бабушка со вторым мужем получили разрешение на удочерение моей мамы? Наверное, куда-то писали. Интересно – каким был ответ?