Старый корабль

В маленьком дворике Четвёртого Барина просто так никто не появлялся. Кроме урождённой Ван, чаще всего здесь бывал директор школы У. Их дружба длилась уже долго. Четвёртый Барин изначально был из небогатой семьи, но с малых лет выделялся смышлёностью, и отец Длинношеего У, который давно дружил с его отцом, оплатил обучение в школе и его, и своего сына. Окончив школу, Чжао Бин сам открыл частную школу. После земельной реформы и вторичной проверки Чжао Бин стал заводилой на улице Гаодин, известным у верхов и низов. Во время последовавших беспорядков не стал ни в чём виниться, запер ворота и жил себе тихо и безмятежно. Приходившим иногда знакомым из города и уезда он говорил: «Что бы про меня ни болтали, я в первую очередь человек книжный, куда мне в чиновники. Мне и так хорошо». Шутки шутками, но звучали и упрёки от старших руководителей: «Но ты же член партии, ответственный работник, должен бдительно следить, если революционный дух идёт на спад! Разве ты не участвуешь в революции?» — «Коли есть мандат, нужно менять его[49], — усмехался Чжао Бин. — Я хоть и бесталанный, уступаю посты другим, но тоже не могу наблюдать за революцией со стороны. Коммунизм за один день не наступит, борьба не должна прекращаться ни на день!» Старый руководитель поднял вверх большой палец, а Чжао Бин лишь отмахнулся. Несмотря на это заявление, особой радости он не проявлял, когда староста улицы Гаодин Луань Чуньцзи и партийный секретарь Ли Юймин приходили поговорить о делах. Было настроение — что-то предлагал, не было — просто отмахивался: «Вы у власти, сами и разбирайтесь!» Искренне радовался лишь приходу Длинношеего У. Они пили чай, читали книги, иногда играли в шахматы. У неплохо владел каллиграфией, знал древнюю литературу, и Четвёртому Барину очень нравилось коротать с ним время. Зимой, когда всё вокруг было белым-бело от снега, они вдвоём забирались на пышущий жаром кан. Четвёртый Барин терпеть не мог печи на каменном угле, ему нравилось ставить на столик на кане жаровню — медную, начищенную до блеска, с ярко-красным пламенем внутри. Древесный уголь требовался не старый и не свежий, чтобы зажёг — и сразу курился синим дымком. Рядом с жаровней на медном блюде лежали изящные щипчики для подкладывания угля, Четвёртый Барин сразу за них и взялся. Этот набор несколько лет назад ему подарил Чжао Додо. Четвёртый Барин даже не поинтересовался, откуда он у него. Рядом часто ставился кипящий хого

[50]. Они раскладывали по белым фарфоровым тарелочкам толчёный имбирь, мелко нарезанный лук, кусочки мяса, рыбы, а рядом с тарелочками ставили перечницы в виде тыквы-горлянки. Оба любили перченое, усаживались, скрестив ноги под собой, с капелькой пота на кончиках носов. Обычно У читал, а Четвёртый Барин, зажмурившись, слушал. Со стороны казалось, что он спит, но он мог время от времени воскликнуть «Прекрасно!» У всю жизнь занимался литературным творчеством, считал себя самым культурным человеком в Валичжэне, и у него действительно было немало удивительных книг. Например, Луньюй[51]

, такой крохотный, что помещался в ладони, чистый, пахнущий тушью. Четвёртый Барин погладил его пару раз, а потом попросил спрятать. Иногда он просил Бо У написать несколько иероглифов, выбирал те, что поаккуратнее, и тут же вешал на стену. «Бедняк не льстит, богач не зазнается», «Бедняк испытывает радость, богач любит ритуал»[52]. «Необычное порождает странное, странное порождает непостоянное, непостоянному не устоять». «Великое не больше дворца, малое не больше пера»

[53]… Всё в этом духе декламировалось неоднократно, он наслаждался этим каждый день. У Бо У была медная тушечница с гравированной надписью, кусок старой выдержанной туши с аметистовым блеском, запахом мускуса и ароматом борнейской камфоры — всё это он преподнёс Четвёртому Барину. В каллиграфии тот был не силён, но разбирался в её тонкостях. Он следил, как всё делает Бо У — от растирания туши до написания иероглифов. Бо У растирал тушь, не напрягаясь, где нажимая, где легко поворачивая, и кусок туши двигался, как старый жёрнов у реки. Когда он брался за кисть, присутствие духа удваивалось, тело вытягивалось в струнку, в один миг выступали вены на запястье. Четвёртый Барин восхищённо вздыхал: «Как гласит пословица, „растирающий тушь подобен больному, но, взявшись за кисть, он подобен богатырю“, вот уж точно сказано!» А ещё они каждый день обменивались вычитанными из книг приёмами по поддержанию здоровья и основательно овладели ими. Четвёртый Барин ежедневно на рассвете сидел с закрытыми глазами, легонько клацая зубами четырнадцать раз, потом три раза глотал слюну; шесть раз делал спокойный и лёгкий вдох и выдох; потом, полусогнувшись, оглядывался по-волчьи и по-совиному налево и направо без передышки. Так он проделывал трижды, с самого начала, потом спускался с кана, выходил во двор, останавливался, трижды топал ногой, поднимал руки к плечам, растирал пару раз вперёд и назад, влево и вправо. Четвёртый Барин считал важным придерживаться этих приёмов круглый год без перерыва. И он, и Бо У высоко ценили правила укрепления здоровья, крепко помнили о них. «…Если всё есть цзин, ци и шэнь[54]

, нужно усердно и настойчиво хранить их, не давать утекать вовне. Не давать утекать вовне, хранить внутри тела. Передам тебе это учение для твоего благоденствия, заучи формулу для многой пользы, отвергни худые желания и обрети свежесть. С этим увидишь свет на пути к красной башне[55], где сможешь любоваться полной луной. На луне сокрыт нефритовый заяц, на солнце сокрыта птица, сплетаются черепаха и змея. Это сплетение укрепляет жизнь. Можешь посадить в огне золотой лотос, собрать вместе пять стихий и использовать по своему разумению, по достижению его сделаешься буддой и небожителем». «Нам нужно всё, что есть полезного в поднебесной, — говорил Четвёртый Барин. — Лишь укрепив дух и тело, можно успешно вершить революцию». — «Совершенно верно», — с беззвучным смехом соглашался Бо У.