Старый корабль

— Четвёртый Барин. — Тот не ответил, лишь повернулся, достал пару новых палочек для еды и положил на стол на кане. Бо У с книгой подмышкой направился читать в пристройку. Ханьчжан уселась туда, где он только что сидел, и чуть склонила голову. Четвёртый Барин добавил угля, роем полетели искры. — Я пришла сказать, что больше не приду, — начала Ханьчжан. — Сначала не хотела этого делать, но потом подумала: ведь я двадцать лет у тебя в «названых дочерях»… — Эти последние два слова она произнесла с трудом, сквозь зубы. Четвёртый Барин молча помешивал палочками куски мяса. Уже готовые, он подцепил их и положил на тарелочку Ханьчжан.

— Я знаю, — проговорил он.

— Знаешь?

— Знаю.

Ханьчжан удивлённо посмотрела на него. Он выпил вина, передал ей стоявшую на столе чашечку. Она осторожно отпила глоток.

— Я всё знаю, — продолжал он. — Мне скоро шестьдесят, как мне всего этого не знать? Я понял, что названая дочь однажды не придёт. У неё своя правда. Понял, что нарушил правила, и ничего доброго из этого не выйдет. Всё боялся, что заскрипят ворота, и ты войдёшь. Сначала надеялся, что ты больше не придёшь. Не придёшь, и я спасён. Но вот ворота скрипнули, и ты здесь. Я слишком далеко зашёл, и ничего хорошего у меня не выйдет. Как говорили древние, «наводи порядок, чтобы не было мятежа», делай всё заранее. Это, видать, не сработало. Избежать беды уже не получится. Ты, Малышка Чжанцзы, делай то, зачем пришла. Я понимаю, что ничего хорошего для меня не предвидится, поэтому жду.

Ханьчжан слушала, держа палочками кусок мяса, а потом они задрожали, и мясо упало на стол.

— Смотри-ка, я был прав, — сказал Четвёртый Барин. — Всё так и есть, ошибки нет.

Лицо Ханьчжан, сначала бледное, почти прозрачное, посинело, словно обмороженное.

— Ни о чём другом я и не думала! — взвизгнула она. — И приходить не собиралась! Это сказать тебе и пришла!

— Но ты же пришла, — мрачно хмыкнул Четвёртый Барин. — Если бы действительно не хотела, то и не пришла бы. И говорить об этом нет смысла. Я же говорил, что всё знаю. Ты, конечно, много думала, считала, что я плохо кончу — так вот что я тебе скажу: всё это я обдумал ещё два года назад. И не собираюсь ничего предотвращать. Пусть всё идёт как идёт. Ты целых полмесяца не приходила к названому отцу, я уже счёл было, что небо смиловалось, пощадило меня. Кто знал, что скрипнут ворота и ты снова появишься? Теперь ясно, что ничего избежать не удастся. А и ладно! Вот и давай. Делай, что должна, чему быть, того не миновать…

Ханьчжан оторопело уставилась на него. Он неспешно озирал всё вокруг сверкающим прозорливым взглядом. Ханьчжан понимала, что от этих глаз ничего не скроешь. Он прав, она много думала об этом у себя в каморке, и так прикидывала, и эдак. В ту тёмную ночь двадцать с лишним лет назад она тоже думала и потом продолжала думать, пока не пришла к этому, последнему. Это и не давало ей покоя ни днём, ни ночью. Это Четвёртый Барин и назвал «плохим концом». Исход этот той причиной и определялся. Её била дрожь всякий раз, когда она вспоминала события того времени. «Эта тёмная ночь! Эта… ночь!» — раз за разом бормотала она про себя: с той ночи всё и началось.

В тот вечер старшего брата и Цзяньсу увели бунтовщики, дома осталась она одна. Членам семьи Суй не разрешали носить нарукавные знаки хунвейбинов. Тогда братья сшили их сами, но их содрали двое хунвейбинов в хаки. Ханьчжан подобрала и расправила обе ярко-красные нашивки. За окном стояла непроглядная тьма, время от времени раздавался собачий лай. Громкоговорители разносили по городку перебранку между двумя самыми крупными группировками бунтовщиков — «Непобедимыми» и «Цзинганшань»[59]. Ханьчжан не представляла, кто увёл братьев. Пока она приводила в порядок нашивки, от пинка дверь снова распахнулась, и ввалилась толпа людей. «А ну пошли, шалава, последыш буржуазный!» — с этими словами её выпихнули из дома, и кто-то тут же прилепил бумажку на дверь. Её привели в какой-то подвал. «Задержали?» — спросил, не поднимая головы, гревшийся у печки Чжао Додо. Кто-то подтолкнул Ханьчжан вперёд: «Задание выполнено, командир!» Чжао Додо махнул рукой, несколько человек вышли. Он подтянул к себе дрожащую Ханьчжан и оглядел: «Красуешься, шалава капиталистическая, хе-хе-хе». И ухватил её за грудь. Взвизгнув, она вырвалась и побежала к выходу. Додо рванулся наперерез, задержал, схватив за талию, и сбил с ног. Ханьчжан заплакала и попыталась встать, но Додо сбил её с ног снова. «Убежать собралась? — подхохатывал он. — Да революционные массы могут враз тебя прикончить». Ханьчжан продолжала плакать. «Как увидел тебя, сразу твою мать вспомнил, — сказал он. — Хороша была штучка. Признавалась бы ты лучше!» С этими словами он уселся к печке, то и дело постреливая в неё глазами.

После наступления темноты прошло уже несколько часов, наверное, было уже заполночь. Чжао Додо расстегнул мотню и стал мочиться нарочно в сторону Ханьчжан. Та отвернулась, но он бесцеремонно приблизился к ней и грубо заорал: «А ну быстро признавайся!»