СТАТУС-КВОта

Пересыхало горло, язык шершавой теркой царапал щеки, небо. В скафандре не осталось воздуха, а грудь в лихорадочном сумасшествии гоняла взад– вперед вместо него расплавленный свинец.

Глаза залились потом: он тек ручьями с головы и лба. Мутнело, крылось мелкой сетью трещин перкалевое стекло перед лицом. Минут через пятнадцать, уже на ощупь заложив шамотом прореху по пояс, он стал слепой, запаянной в скафандр заживо зажариваемой протоплазмой.

Ощупал мастерком незаложенную дырявость на стене: осталось почти столько же. Вдруг показалось – все, конец. В отжатой, обезвоженной плоти не осталось ни влаги, ни сил терпеть пожар внутри пыточного кокона.

Волдыри на обожженной подмышками коже, лопнули и потные ручьи, сливаясь с сукровицей, разъедали ребра соляной кислотой.

Но меркнущим сознанием он сцементировал себя, тычком направил волю к делу, которое вдруг стало мерой всей жизни, нещадным тестом на родовую общинно-русскую пригодность: «Если не ты, то кто?! Так сдохни, а доделай!».

…Он был уже давно рабочим автоматом. Клочьями лезла с ребер опаленная кожа. Лишь изредка к сознанию просачивались два вопиющих неудобства. Хронометр, сидящий в организме, фиксировал: теперь на каждый кирпич утекало не три, а пять секунд. На что в ответ бунтующая гордость выплескивала едкий остракизм: «А чего пять? Расходуй уж по десять, говенный ты чемпион».

Второе неудобство началось недавно: он ощутил, как тихо, обреченно лопаются в груди какие-то пузырьки, а воздух, сгустившийся в калено-жидкую плазму, стал исчезать совсем.

Сознания и разума пока хватало, чтобы чаще, с лихорадочной сноровкой менять воздушные режимы: дышать через загубник из баллона и, задохнувшись, выплюнув его засасывать в себя скафандровую жгучую отраву. Рвалась наружу грудная маята и, не сдержав ее, он осторожно кашлянул. Тотчас различил сквозь разъедающую глаза мокрятину из пота, как сизая муть стекла перед лицом окрасилась бардово-черным колером.

…Ведь были миллионы на Руси таких же. На их костях, неистовом упрямстве, безрассудной воле держалась кащеева живучесть империи. В коей непостижимым образом слились две матрицы для славянина – родимой матери и по звериному жестокой мачехи с нашлепкою на лбу: два черненьких зигзага «SS» в синих треугольниках.

Изнемогал, рвал жилы в режиме выживания пащенок – крестьянин, чье кредо, растворенное в крови Сворогом, хранило на плаву державу: «Хоть сдохну, а доделаю!»

И доделывал – в слезах, крови, тоске, во вшах и трупоедной голодухе, доделывал и Петербург, и Беломорканал, и златоглавый Кремль, и Днепрогэс, порты на Колыме и Индигирке, Билибинскую живоглотную АЭС, и ГЭС на Волге, буравил шахты под Вилюйском. Освистанный песчаными ветрами воздвигнул Байконур, мостил на вечной мерзлоте в Якутии и Магадане взлетные полосы, прокалывал промороженные пласты в Ямале – чтоб паразитная орда озолотилась нефтяным гешехтом. И памятник ему достойный нужен! Коего все нет.

Родная мать, сияя скорбным светом Богородических глаз, молила: «Сыночек, выживи, не надорвись». Но вкрадчиво слепившаяся с ней паскудность чужеродной шлюхи-мачехи хлестала директивным шипом: «Доделав, сдохни!», что потаенно, деловито давно уже смердело постулатом паразитов в мире: «Лучшего из гоев – убей».

В итоге отфильтровано осела в XXI веке бездарная унылость уцелевшей охло-массы. Которая как следует уже ни дело совестливо делать не умела, ни по людски любить, ни жертвовать собой во имя Рода, ни Богу душу отдавать в сражении за сородичей.

…Ощупав, скорее не рукой, а затухающими проблесками воли, литую монолитность выложенной стены, он не нашел прорех. Заплата из шамотно-защитной кладки восстановила целостность вагранки. Она была готова для литья. И, осознав победоносную завершенность своей работы, он с облегченной вспышкой ликования канул в черноту небытия, уже не ощущая, как дернули за трос, поволокли полуобугленый и вялый шмат его плоти в иезуитски продырявленном скафандре.

Чукалин, обозрел три блока. Теперь просматривал еще раз все событийные их звенья: оценивал и взвешивал надежность, слабость каждого звена. А также – нерасторжимость связи с остальными и вредоносность в настоящем – если изъять из прошлого какое-либо звено.

Он чувствовал предел, отпущенный ему: по своему распоряжаться иерархией событий, которые обрушились за три последних дня. Его вплотную подпустили к святая святых земного бытия – воздействовать на жизнь и смерть.

Незримый и могущественный Некто, слитый из воли отлетевших душ, держал Чукалина, не отпуская, в своем энерго-поле. Напитывал его квантами родовых и галактических познаний от предшествующих цивилизаций, которые умели синтезировать и вещество, и обволакивающее его «шубой» – антивеществом. Заставили служить себе неодолимость гравитации, кроить по своему подобию людей, карать их скотскость, сорняковость, сканировать, геномно продолжать их и бережливо воскрешать из мертвых отборные образцы разумных.

В немеркнущем величии светилось перед ним формула преобразования бытия асуров и атлантов, проросшая из планетарных, межгалактических глубин:

V = х S х G / T