СТАТУС-КВОта

– Кто? – спросил невидимый в черном окне Томин, бессменный поглощатель и оголтелый почитатель оперных спектаклей Соколова. Вся комната у Кузьмича завешена была снимками премьер, где вездесущий Томин бочком пристраивался к бель-кантовой славе солистов: Кузьмич и Гремин – Чукалин, Кузьмич и Джильда – Кошелева, Кузьмич и Мефистофель – Стадниченко, Кузьмич и Риголетто-Эйдлер.

Теплой приязнью к неистовому меломану обдало сердце Евгена и, размягченный ею, ответил он свидетелю и страстному попутчику своей, пожаром отгоревшей вокальной эпопеи:

– Открой, дядь Леш. Я.

Из-за стекла чуть слышно охнули. Свет в комнате погас. Открылась дверь. Евген шагнул во тьму, настоянную на неистребимо терпком духе увядшей плоти: был Томин вдобавок к меломанству, заядлым препаратором, изготовляя по заказу чучела зверюшек, птиц и обучая этому экзотическому занятию ребятню – в зоокружке при ДК культуры. Практически бесплатно обучал, поскольку ежегодно вставала дыбом социалистическая шерсть на номенклатурном хребте министра культуры СССР, стоящего на страже голожопости русского культ-люда: низ-зя было захапывать аж две зарплаты сторожам Томиным за две работы, жирно будет.

Не зажигая света обнял Кузьмич Чукалина, оповещая жарким шепотом про несусветную кутерьму, взвихрившуюся вкруг него:

– Ты что там натворил?! Из всех клещами сведения про тебя тянули. Соколова дважды в КГБ таскали, раскалывали.

– Дядь Леш, творили не я – они. Я лишь в полсилы сдачи дал за хамство. Теперь в бегах.

– Ой, Женька-а-а… Куды от них денишьси, если вцепились – всю жизню испоганят.

– Есть куда деться. Если поможешь, дядь Леш.

– Что надо? Мне, бобылю, за наших пострадать – сплошное удовольствие. А за тебя, сам знаешь, хоть в воду, хоть в огонь, а хоть бы и на нары.

– Не надо ни в огонь, ни в воду.

– Так направляй, куда.

– В телефонную будку.

– Так вот же телефон, на столе!

– Отсюда не стоит. На трамвайной остановке автомат.

– Знаю.

– Наберешь вот этот номер (он сунул в руку Томина листок), когда ответят, скажешь всего два слова: «пеньжайка и каштан».

– Пень... че?

– Пеньжайка и каштан. Потом смешок в трубку запустишь: схулиганил спьяну в полночь и доволен. И сразу же повесишь трубку.

– Всего то?

– Увы, все. Ни нар, ни воды с огнём тебе не обломится.

– «Пень-жайка и каштан»…с пьяным смехуечком. Ладно, иду. Да, маэстро, вы же, как волк, небось, голодный, я щас чайку и бутербродик…

– Не надо, Алексей Кузьмич. Нет времени.

– Пошарь– ка в холодильнике, на скорую кое-что найдешь.

– На все про все тебе минут сорок-пятьдесят.

– Для верности – часок, я вкругаля через аллейки сквера, там потемнее. Так я пошел… «пеньжайка» значит и «каштан». И ржачку сотворить.

Он вышел, все еще любовно оглядев запаянного в походно-спортивный старенький костюм Евгена. Чукалин шагнул к доске с ключами. Включил настенный ночничёк, всмотрелся. Приметив нужный ключ, снял с гвоздя. И ринувшись неслышным махом в дверь, понесся на пятый этаж Дворца, стремительно одолевая по три ступени темной лестницы: здесь было все изведано, знакомо, щемящее прикипело к сердцу.

…Кузьмич вернулся через час. Все так же успокоительно, уютно светился светом ночничёк в его окне. Прежде чем нырнуть к себе, он огляделся. Ни души, полночный и провальный сон без тени призраков и сновидений накрыл и сквер и площадь: советский, диалектически-марксистский сон. Взгляд Томина, открывшего дверь в свою комнату, наткнулся на сидящего за столом усато-седоватого пижона в очках, лет сорока с набриолиненным головой над разбухшим, мясистым торсом в клетчатой сорочке. Стояла перед ним бутыль «Столичной».

Гость уперся в Кузьмича неломким льдистым взглядом.

– Ты кто… вы как сюда? – каркнул враз осиплым голосом Кузьмич: тоскливо зашлось сердце – уже успели, замели Евгена!

– На земле-е весь род людско-о-ой! – вполголоса взрычал, вломился Мефистофелем в тесную кубатуру комнаты гость. Встопорщил усы в оскале.

– Ах, чтоб тебя! – схватился за сердце Кузьмич – Евген?!

– Ключ от гримерки я повесил на место. В шкафу висели парадные штаны с рубахой Виктора Анатольевича – я позаимствовал на время, вернем дня через два-три. По номеру дозвонился?

– Все, как просил. «Пеньжайка и каштан». Со смехуечком и повесил трубку.

– И что в ответ?

– Само собой, послали.

– Кто?

– Хрипун какой-то, голос как у гусака недорезанного: ты грит, идиот, на время посмотри с твоими шуточками.

– Спасибо, Алексей Кузьмич. Ты сделал все отменно. Ну, будь здоров.

– Ты куда?

– На сцену, посплю немного. Я думаю, они заявятся сюда часа через два-три.

– Неужто вычислят по звонку?

– Обязаны, с их собачьим нюхом. А то заскучаем жить. Начнут тебя расспрашивать.

– И что мне говорить?

– А все, как было. Явился за полночь Чукалин, в спорткостюме и за поллитру попросил сходить, насолить ханыге одному звонком. Твой телефон не работает. А ты…

– А я, забулдыга, за пол литру что хошь и куда хошь, я такой.

– Отлично. Единственное, про что не надо…

– Про грим и одежонку Соколова.

– Ну что б я делал без тебя, Кузьмич.

– Евген, а душу вытрясать начнут: куда ты делся?