СТАТУС-КВОта

Тридцатка генерала держала натиск левинцев сорок шесть минут. Пономарев, оторвав налитый мукой взгляд от циферблата часов, уперся им в кольцо загонщиков. Держали, скручивали руки за спиной бойцам Пономарева по трое-четверо спецназовцев Левина и приданный им ОМОН.

Свистящий надсадный хрип стадного дыхания, кромсал ночь над пнями. Оранжевые блики от костра выхватывали из полутьмы остывающую злобу на мокрых лицах, пятнистый камуфляж комбинезонов. Дымящаяся плазма фонарных лучей дрожала – скрещивалась на стоящих и лежащих.

Расталкивая плотное, шибающе потом кольцо бойцов, вломился в освещенный круг полковник. За ним, не отставая – капитан спецназа, командовавший оцеплением и боем с пономаревцами. Встал рядом, уткнул свинцовый взгляд под ноги.

– Что у тебя? – плеснул на него бешенством из глаз Левин.

– Тридцать шесть травмированы. Пятеро тяжелых. Может…двухсотники.

– Его или наши?

– Здесь все наши, товарищ полковник, – вдруг выпустил наружу капитан болезненный, каленый бунт на барский кретинизм междоусобицы.

– Поумничай мне тут! – ощерился Левин. Подошел, встал над генералом. Пономарев не поднял головы, смотрел на циферблат часов: прошел час сорок с момента вылета самолета из Ханкалы.

– Ну что, добился своего?! – спросил Левин. – Готовь теперь теплый сортир на дачке и удочку для карасей, воя-а-ака… за наших двухсотых под зад тебя коленом и – в майоры! И это – в лучшем случае! Будь моя воля…

– Зазуммерила рация. Пономарев рванул наушники, прижал к ушам.

– Первый на связи!

Сквозь шип и треск прорвался далекий, металлический и акцентировано немецкий голос.

– Здесь Гельмут Штоссель. Аэропорт под Вроцловом. Товарищ первый, ми приньяли канальем «Омьега» – «СВД» самольет с льётчик Фасильев…

– Он сел?!

– Я-я, сидит. Что дальше?

– Дай Васильева.

– Васильев на связи, товарищ генерал.

– Ты как там очутился, Захарыч?

– Предупредили наши о некультурной встрече в Домодедово. Принял решение задействовать «Омегу» – «СВД». Связался с Штосселем, он обеспечил перелет границы Польши и посадку.

– Готовься к делу. Код сейфа знаешь. Размножишь пленку, упакуешь в кейсы под кодом, раздашь нашей резидентуре в странах Варшавского договора. Пусть ждут распоряжений от меня или Сахаровского. Если распоряжений не поступит до завтрашнего вечера – запускай тот текст, что на пленке, в газеты соцлагеря, подбрось и капиталистам в «Нью – Йорк таймс», «Гардиан» и т.д. Пусть посмакуют. Конец связи.

– Сюрприз вылупился? – подрыгивал коленкой полковник.

– Еще какой. Такой обламывается раз в жизни. Как ты сказал? «Будь моя воля…». Не будет твоей воли, Левин. Теперь она вся наша. Причем надолго.

Поднялся, заправил за ремень пятнистость униформы. И повернувшись к плотному кольцу бойцов, напористо и хрипло отдал команду.

– Всем отойти на сорок шагов. Разжечь костры и приводить себя в порядок. Смывайте с фейсов братские сопли с юшкой. Всех покалеченных – в вертолет, в госпиталь.

– Не много ль на себя берешь, Пономарев? – Не запрещая, но и не подтверждая генеральской команды, стоял с беспричинно холодеющим хребтом Левин: заквашен был голос генерала на хищном и несокрушимом торжестве.

– Ты меня знаешь, Левин, я не блефую никогда. Подтверди приказ. В твоих же интересах наше «Tet-a-tet».

– Выполнять, – помедлив, спустил сквозь сцепленные зубы Левин.

– Садись, полковник. Определимся: ху из ху. И кто из нас хуее. Добро пожаловать на эту самую «Пеньжайку». Ты же к ней, родимой, так настырно рвался?

Сел Левин, молча сел. Игру повел не он – чуял это многолетней интуицией загонщика.

– Начнем, – продолжил генерал, – поднапрягись, Боря, припомни поэтапно. Ты прибыл на квартиру Бадмаева один. Выцедил фужер коньяка. И стал уламывать его работать на вас. Заметь – не на Контору, а на ваш отдел, на Ситникова, на тебя и на Гордеева. Бадмаев упирался, ты рыл копытом землю. Стал угрожать ему. Что было потом?

– Заснул. Не спал до этого двое суток.

– Ну да, все как положено…затем проснулся и занялся Чукалиным, его поимкой в Гудермесе. Я ничего не переврал?

– Послушай, генерал…много лишней болтовни из тебя лезет. Ты все-таки блефуешь, тянешь время, чтоб оттянуть расплату по долгам.

– Терпение, херр полковник как говорит Евген. Он, умница прилепил ярлык на ваши толоконные лбы – хрен отдерете. Так значит, спал…да нет, не спал ты, Боря, у Бадмаева. Ты исповедовался Аверьяну. Все потроха свои нам выложил на обозрение.

Он включил магнитофон. Стал наблюдать за Левиным. Он наблюдал за ним с холодной, выхолощенной от эмоций правотою ратника, сидящего на опрокинутом враге – с ножом у его глотки. Фиксировал психо-этапы, сминающие полковничье лицо. Сначала это был страх, страх наказания за то, что выпустил из себя не принадлежащие ему тайны собственной гипноподготовке в «Бетесде».

Страх заменялся животным ужасом, когда полезли из него наружу имена кремлевских и заокеанских небожителей, их стратегические намерения ввергнуть страну в коллапс геноцида – любой из них способен был раздавить тлю Левина одним щелчком.