Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Во второй части, “Ночь под рождество”, описаны попытки Маяковского привлечь семью и друзей для спасения человека на мосту – то есть его самого. Тщетно. Его не понимают. И когда “от заставы идет” молодой человек, на него все надежды: “Это – спаситель! / Вид Иисуса”. Но это комсомолец, который на его глазах кончает с собой из-за несчастной любви, – еще один двойник: “До чего ж / на меня похож!” Через семь лет у Маяковского будет повод вспомнить прощальное письмо молодого человека (“Прощайте… / Кончаю… / Прошу не винить…”).

Маяковский взывает к семье, матери и сестрам, просит их пойти с ним к мосту. И, не встретив понимания и у них, укоряюще спрашивает:

Любовь заменяете чаем?Любовь заменяете штопкой носков?

Он берет мать в кругосветное путешествие – чай пьют повсюду: “Сахара, / и здесь / с негритоской курчавой / лакает семейкой чаи негритос…” После грома революции обыватели опять “расставились, / разложили посудины”. Помощи ждать неоткуда. Наконец он видит самого себя “с подарками под мышками” – и понимает, что стал одним из “них”. Он приходит домой к “Фекле Давидовне с мужем” и видит, что, несмотря на революцию, ничего не изменилось. На стенах рядом с иконами – спаситель нового времени: “Маркс, впряженный в алую рамку, / и то тащил обывательства лямку”. И пьют чай: “Весь самовар рассиялся в лучики – / хочет обнять в самоварные ручки”.

Хуже всего то, что он узнает самого себя:

Но самое страшное:                 по росту,                         по кожеодеждой,        сама походка моя! —в одном

       узнал —               близнецами похожи —себя самого —             сам                 я.

Снова мотив двойника! Спасение, иными словами, можно искать только в себе самом. И единственное место, где Маяковский может его найти, – это у нее. В главе “Деваться некуда” поэт подкрадывается к дому Лили, поднимается по лестнице к ее квартире, чтобы заставить ее уберечь оставшегося на мосту кандидата в самоубийцы:

Плевками,          снявши башмаки,вступаю на ступеньки.Не молкнет в сердце боль никак,кует к звену звено.Вот так,

       убив,            Раскольниковпришел звенеть в звонок.

Отсылка к Раскольникову не случайна – “Про это” полна скрытых и явных цитат из Достоевского, любимого писателя Маяковского. Это касается и собственно названия, которое заимствовано из “Преступления и наказания”. Когда Раскольников говорил про это, он имел в виду свое преступление. В Раскольникове Маяковский узнавал себя: безудержная увлеченность идеей, страсть совершать действия, изменяющие мир, отказ мириться с обыденщиной.

У Лили гости, они танцуют, шумят. Обрывки разговоров, которые поэт слышит сквозь приоткрытую дверь, банальны и неинтересны, его охватывает страшная догадка, что она тоже принадлежит к “ним” – как героиня “Облака в штанах”, как рыжеволосая женщина из “Флейты”, с “настоящим мужем” и “человечьими нотами” на рояле. И все-таки именно она спасла его от самоубийства:

Он   жизнь дымком квартирошным выел.Звал:     решись            с этажей                    в мостовые!Я бегал от зова разинутых окон,

любя убегал.

Он никогда не предавал их любовь в своей поэзии. Проклиная ненавистную “обыденщину”, он оберегает свою любимую:

– Смотри,          даже здесь, дорогая,стихами громя обыденщины жуть,имя любимое оберегая,тебя    в проклятьях моих                    обхожу.

Но и Лили не способна помочь, и вскоре снова появляется двойник, объясняющий, что наивно думать, будто можно справиться с тем, что никому не под силу:

Семь лет стою,              буду и двести

стоять пригвожденный,                     этого ждущий.У лет на мосту              на презренье,                          на смех,земной любви искупителем значась,должен стоять,              стою за всех,за всех расплачýсь,                 за всех расплáчусь.

Человек на мосту пригвожден, распят, он страдает за все человечество – точно как поэт в “Облаке” и “Человеке”.

Тематика распятия продолжается и в следующей главе. Маяковский перемещается по России и Европе. Зацепившись за купол кремлевского Ивана Великого, он пытается удержать равновесие, сложив “руки крестом”, но вскоре “любимых, / друзей / человечьи ленты / со всей вселенной сигналом согнало”. Они “плюют на ладони” и “в мочалку щеку истрепали пощечинами”. Его вызывают на дуэль, швыряя в лицо не перчатку, а “магазины перчаточные”. На его отчаянное объяснение, что он “только стих”, “только душа”, ему возражают, со ссылкой на Лермонтова: “Нет! / Ты враг наш столетний. / Один уж такой попался – / гусар!”