Стенание

— Я все думаю о тех двух жуках, которые бодались во дворе у конюшни. Зачем Эдварду и Изабель надевать твердые панцири и что они под ними скрывают?

— Это лишь одному Богу известно.

Филипп покрутил в пальцах ножку своего бокала.

— Недавно я встретил одного пожилого ремесленника, мастера Холтби. Он уже отошел от дел, ему за семьдесят. Он помнит Майкла Джонсона, родного отца Эдварда и Изабель.

Я улыбнулся:

— Вы встретились с ним случайно или преднамеренно?

— Ну, не совсем случайно, — смущенно улыбнулся мой собеседник. — Как бы то ни было, он сказал, что Майкл Джонсон был в свое время многообещающей личностью. Смекалистый, обладающий недюжинной хваткой, жесткий в делах, но слишком приверженный семье.

— Это видно на картине.

— Да, действительно. Он унаследовал дело от своего отца и быстро добился процветания. Но умер в пятьсот седьмом году, когда наш город поразила потливая лихорадка.

Я помнил эпидемию этого страшного недуга. Более заразный и смертоносный, чем даже чума, он мог убить свою жертву буквально за один день. Слава богу, вспышек этой болезни не было уже несколько лет.

А Коулсвин продолжал:

— Семья осталась без кормильца. Но через год, по словам мастера Холтби, миссис Джонсон снова вышла замуж, опять за галантерейщика — достаточно молодого еще человека по имени Питер Коттерстоук.

— Ну, это случается сплошь и рядом. Для вдовы весьма разумно опять вступить в брак с человеком, занимающимся тем же ремеслом.

— Детям, я полагаю, тогда было лет около двенадцати. Мастер Холтби не помнит, чтобы между ними и отчимом случались ссоры. Мало того, он дал им свою фамилию. Как бы то ни было, через год бедняга Коттерстоук тоже скончался.

— Отчего?

— Утонул. Он был в порту по каким-то делам, упал в воду, и Бог принял его душу. После этого, к всеобщему удивлению, миссис Коттерстоук сразу же продала дело и на вырученную сумму прожила остаток жизни. По сути, она лишила сына с дочерью наследства. Мастер Холтби сказал мне, что между матерью и обоими детьми не осталось и следа любви.

— Но почему?

— Этого он не знает. Но старик утверждает, что миссис Коттерстоук была женщиной сильной и решительной. Он удивился, когда она продала дело покойного супруга, так как ожидал, что вдова возьмется за него сама. Но нет, она просто жила в этом доме одна — Эдвард вскоре начал работать в ратуше, а Изабель вышла замуж. А ведь вдова, я полагаю, к тому времени была еще достаточно молода.

Я задумался:

— Значит, всех троих разделила какая-то ссора. И наша догадка справедлива: старая миссис Коттерстоук недаром прибегла в завещании к такой странной формулировке, — похоже, она хотела столкнуть лбами детей, отомстив им из могилы.

— Но за что?

Я покачал головой:

— Кто же их разберет. Эти семейные неурядицы могут начаться из-за какого-то пустяка и длиться до бесконечности.

— Может быть, эта давняя ссора закончится теперь, после сегодняшней экспертизы, — неуверенно предположил Коулсвин.

Я приподнял брови, поскольку, зная Изабель, сильно в этом сомневался. И мой коллега согласно кивнул.

— Вы обратили внимание на их слугу? — спросил я. — На того, которого оставили присматривать за домом?

— У него был печальный вид, — ответил Филипп. — И вы заметили, как он отреагировал? Немедленно вмешался, когда Эдвард и Изабель начали кричать, что могут рассказать кое-что друг про друга. Он, наверное, и сам знает какие-то тайны. Но, разумеется, мы не можем допрашивать его без позволения наших клиентов.

— А жаль. Лично мне очень хотелось бы разгадать эту загадку.

Коулсвин покрутил в руках кусок хлеба.

— Кстати, я ничего не сказал жене о сегодняшнем происшествии. Эти дикие обвинения в ереси разволновали бы ее. Слова Изабель Слэннинг про нашего викария, что он в этом году был под следствием, — истинная правда. — Его лицо омрачилось. — Моя жена из Ипсвича. Она состоит в родстве с Роджером Кларком.

— Мне неизвестно это имя.

— Несколько месяцев назад его сожгли на костре в Суффолке за отрицание мессы. Мой шурин был сторонником Кларка, его тоже допрашивали, но он отступился, сказал, что признаёт присутствие в мессе тела и крови Христовых. — Коулсвин состроил гримасу, изображавшую улыбку. — Как говорится, лучше отречься, чем испечься.

— Понятно.

— С тех пор я знаю, что в Грейс-Инн с меня не спускают глаз: у епископа Гардинера есть информаторы среди юристов. А Этельреда думает, что за этим домом иногда наблюдают. Но я адвокат. Я умею быть осторожным. Я не говорил и не скажу ничего против мессы…

Я помолчал, а потом заметил:

— Репрессии, похоже, закончились. В последнее время никого не арестовывали.

— Преследования начались ни с того ни с сего, — ответил мой собеседник, и один глаз его задергался. — И могут начаться снова в любой момент. Вот почему я уволил двоих слуг: не был уверен, что им можно доверять. Но нам придется нанять новых, иначе это будет выглядеть подозрительно. Один из наших прихожан рекомендовал мне надежного человека. И мы сочли благоразумным дать нашей дочери второе имя Лора, хотя она была крещена как Богобоязненная.