Стерегущие золото грифы

Повитуха умолкла, проглотив слова, которые чуть не сорвались с языка.

– Что ты? Говори, – потребовала Жена Каана, к которой уже возвращались прежний властный тон и царственная осанка.

– Как ты велишь, так и сделаю, но… – Слезинка повисла на светлых ресницах повитухи, готовая вот-вот сорваться. – Я могу малютку спасти. Позволишь?

Жена Каана вскинула голову и приоткрыла рот, прижав задремавшего сына к себе так, что тот возмущенно захныкал.

– У одной из ткачих я сегодня утром приняла слабенькую девочку, – сказала повитуха. – Она не выживет. Может, уже померла.

– Ты что же… подменить хочешь? – поразилась Жена Каана.

– Нет, подменить не выйдет. – Повитуха тряхнула влажными волосами. – Мать свое дитя знает, даже если лишь раз на него взглянула.

– Поэтому ты мне не показываешь дочь? – горько спросила Жена Каана.

– Потому что она все равно не твоя теперь, – отрезала повитуха. – А ткачихе я просто принесу ее и скажу, что от нее мать отказалась. Или при родах умерла. Придумаю. Скажу, из дальнего стойбища, а то тут все знают, кто ребенка носит, а кто нет. Через несколько дней отдам ее, чтобы о тебе никто не подумал. Я еще потом хорошенько все обмозгую. Сказка будет – не подкопаешься.

– А как же мой сын? – задала вопрос Жена Каана. – Как ему с половиной души жить?

Она знала, что должна это спросить, вот и спросила, но сама сейчас в это не верила. Материнская любовь отодвинула в сторону и суеверия, и здравый смысл. Ей хотелось, чтобы ее дети остались целы. Только и всего.

– Не волнуйся о нем, госпожа, – усмехнулась повитуха. – Кто сказал, что непременно пополам? Такой крепыш, да еще кровь нашего славного каана, – он явно больше половины себе отхватил. Ему будет достаточно. Что бы там ни было, да только чувство у меня, что мы сами часть душ утратим, не попробовав спасти девочку. Ты и я. Так что решайся, госпожа.

– Забери ее, – вымолвила Жена Каана непослушными губами. – Да смотри же, жизнью теперь отвечаешь за нашу тайну.

Повитуха кивнула и быстрыми шагами пошла из аила, пока госпожа не передумала.

– Стой! – простонала Жена Каана, одной рукой держа сына, другую протягивая вослед дочери, которую никогда не увидит.

Повитуха замерла, не оборачиваясь.

– Тюрген-Суу[31]! Пусть ее назовут Тюрген-Суу. Я могу ведь дать ей имя?

– Тюрген-Суу, – задумчиво повторила повитуха. – Потому что покидает она тебя…

– …Как вода, убегающая сквозь пальцы, – закончила за нее Жена Каана.

За качнувшимся пологом было видно, как кровавыми пятнами расползается по небу невиданно яркий рассвет.

Колесница каана пронеслась вихрем по улице, дребезжа и подскакивая на четырех неидеально круглых колесах и окутав зевак облаком пыли. Зрелище завораживало. Тянула колесницу тройка коней. На том, что шел посередине, была надета кожаная маска с оленьими рогами. Стучали по камням копыта, мелькали частые спицы в колесах.

Несколько жердей поддерживали навес, под которым прятались от солнца сидящие в колеснице люди. Каан правил сам, стоя, для равновесия расставив ноги. Это был сухой, поджарый мужчина средних лет с неизменно серьезным лицом. Нос с горбинкой, высокий лоб и выдающийся подбородок придавали правителю вид мудрый и царственный.

Но не на него маленькая Тюрген-Суу глядела с замиранием сердца. Жена Каана всегда казалась ей самой красивой женщиной на свете. Окутанная белым и синим шелком, сияющая золочеными украшениями, она представала сказочным видением. Взгляд ее больших карих глаз, подведенных синей землей[32], – мягкий и влажный, как у благородного оленя. На лбу – резная диадема, а на шее и плечах – широченная гривна из подвижно скрепленных между собой деревянных пластин. По сторонам от госпожи не менее величественно восседали две служанки. Но их величие было напускным, не таким естественным и благородным, как у Жены Каана.

Суу очень хотелось, чтобы эта царственная госпожа хоть разок посмотрела на нее и улыбнулась. Жена Каана и не отворачивала лица от толпы, но смотрела на всех сразу и никогда – на кого-то одного. Так она умела.

Когда колесница исчезла, Суу вздохнула и поплелась домой. Интересно, почему сегодня в колеснице не было их сынка, Кызыл-Кана[33]? Этого капризного, вечно ревущего толстяка. И как у столь прелестной женщины мог родиться такой ребенок? Ему, наверное, около шести зим. Столько же, сколько и Суу. Вот бы поменяться с ним местами. Узнать, как пахнет госпожа и какой у нее голос. И никогда, больше никогда не заниматься глупым шитьем.

Конечно, будучи дочерью ткачихи, сперва Суу попробовала ткать. Но полотно у нее выходило рыхлое, с просветами. Бедняжка никак не могла уловить нужное натяжение нитей основы: то они у нее были плохо закреплены, то перетянуты. Замечтавшись, она часто пропускала уток[34] по два раза.