Стигал

Но он выпил немного. Стал еще веселее, высидел до полуночи. Утром мы узнали, что Зебе ночью стало плохо, и его Егор отвез в больницу. А мы даже не успели с ним попрощаться, опаздывали на баржу. А далее все случилось, как Зеба и обещал. Через день за нами прибыл тот же вертолет. В аэропорту Томска нас ожидал автобус, и нас сразу повезли на вокзал. Позже мы узнали, что скорый поезд нас ожидал более часа. У нас отдельный, плацкартный вагон, который дополнительно прицеплен к составу. И в этом вагоне столько еды, сколько в то время сплошного дефицита было трудно купить даже за деньги. Но деньги – этот наш главный вопрос не решен, и мы в несколько удрученном состоянии прибыли в Москву, а там, оказывается, нас встречающий ждет:

– Кто командир? Кто Максим?.. Это от Зебы, – он передал сверток. – Семьдесят шесть тысяч… Еще просил передать, что не отдал в Томске, боясь, что вы вдруг в дороге пропьете… А это моя визитка.

Мы были удивлены, и когда этот встречающий уже хотел уйти, Максим опомнился:

– Может, расписку? Когда вернуть?

– Какая расписка, раз Зеба сказал!

Пару месяцев спустя, в конце октября, после долгих мытарств, Максим все же получил в Главке заработанные стройотрядом деньги, позвонил, чтобы вернуть долг, но услышал:

– На днях Зеба умер… Мне он жизнь спас, и не только жизнь… И не только мне… Зеба!

8 апреля 2005 г.

Да, сегодня 8 апреля. Три месяца прошло после отмеченной мною даты последней записи. Просто текст, посвященный Зебе, я не хотел и не посмел как-то по датам дробить, хотел целиком выдать. Конечно, по-моему, такой человек, как Зеба, достоин был бы отдельного исследования, а не мелькать, как некий эпизод или глава в моем дневнике. Однако написал, как смог, я старался от души. А как получилось? Знаю, что Зеба был достоин более достойного (извините за тавтологию) описания. Но, повторюсь, увы, как смог. А Зеба, еще раз хочется это отметить, был исключительным человеком. И, может быть, несколько сторонний, но в подтверждении этого следующий факт.

Десятого января вернулся из Америки и вышел на работу мой радиодоктор, в тот же день меня проверили – радиации во мне вроде бы нет. На следующий день меня выписывают, а я это узнаю от дочери из Австрии, и она сообщает, что в Москву вылетает зять, чтобы за мной присмотреть (вот такие ныне времена, точнее, я до такого дожил). И мне до того надоела эта одиночная камера – просто писанина спасала, а я мучаюсь – ничего ведь выносить отсюда нельзя, невозможно. А как же мои записи? Конечно, я мог послать дочери сообщение, и она поговорила бы с радиодоктором – вновь деньги вперед, и, может, разрешили бы. Но я не хотел по такому вопросу ее беспокоить; да и вряд ли кто поймет. Вот, под конец совсем рехнулся, писателем себя возомнил. Мол, бесценная рукопись гения!.. В общем, я здесь не впервой и знаю, что выносить ничего нельзя, но я получил добро на выход, а в руках прижимаю к груди исписанные листки (не могу говорить рукопись). Я знал, что в камеры за мной наблюдают, и тут звонок:

– Все должно остаться в палате, – приказывает радиодоктор.

Я ничего ответить не могу – просто приложил руку к сердцу.

– Это ваша рукопись? – спрашивает он. – А про меня там есть?.. Хорошо описан?.. Да, говорят, что рукописи не горят… Я люблю читать. Литература ведь не может быть вредной… Положите на каталку. Идите в душевую.